Мне показалось, что я увидел фигуру человека, сражающегося с какими-то толстоствольными кустами. Я услышал рычание, звук разрываемой одежды, пронзительный крик и длинный протяжный стон.
Неожиданно все движение в саду прекратилось, Я обернулся. Позади меня, сложив руки на груди и глядя в пол, стоял Саджиттариус.
— По-моему, ваш собачий цветок схватил его, — сказал я.
— Он знал меня — он знал сад.
— Может, самоубийство?
— Очень может быть. — Саджиттариус опустил руки и посмотрел на меня. — Вы знаете, он мне нравился. Он был чем-то вроде моего протеже. Если бы вы не вмешались, возможно, ничего бы этого не случилось. Если бы я направлял его, он мог бы пойти далеко.
— Найдете другого протеже, — сказал я.
— Будем надеяться.
Незаметно начало светлеть. Дождь уже только моросил, орошая страждущие от жажды листья.
— Вы собираетесь остаться здесь? — спросил я.
— Да, я должен работать в саду. Слуги Бисмарка позаботятся обо мне.
— Да уж конечно.
Я поднялся назад по ступенькам и вышел из дома в холодное, умытое дождем рассветное утро. Подняв воротник, я принялся не спеша карабкаться по кучам кирпича.
Два человека, последние из оставшихся в живых, вышли из лапландской хижины, в которую они забрались в поисках еды.
— Она была здесь до нас, — сказал Нильссон. — Похоже, она забрала все самое лучшее.
Халльнер пожал плечами. Он так долго видел еду только в очень маленьких количествах, что она перестала представлять для него интерес.
Он осмотрелся. Вокруг на сухой земле были разбросаны лапландские хижины из дерева и кож. Сушились ценные шкуры, лежали рога, оставленные для отбеливания, двери были не заперты, чтобы любой мог войти в брошенный дом.
Халльнер очень жалел лапландцев. Уж они-то никак не были повинны в катастрофе, их не интересовали войны, грабежи, соперничество. Но они, как и все, были вынуждены скрываться в убежищах и, как и все, погибли под бомбами от радиации или от удушья.
Они с Нильссоном находились на заброшенной метеостанции рядом с норвежской границей. Когда они смогли, наконец, починить радио, худшее уже произошло. Выпавшие радиоактивные осадки прикончили к этому времени племена в джунглях Индонезии, рабочих в отдаленных районах Китая, обитателей Скалистых гор, фермеров Шотландии. Только странные погодные условия, которые и явились одной из причин их приезда на станцию в начале года, до сих пор задерживали выпадение смертоносного дождя в этой области шведской Лапландии.
Они чувствовали, вероятно инстинктивно, что они — последние из оставшихся в живых. Потом Нильссон обнаружил следы девушки, направляющейся с юга на север. Они не могли представить себе, кто она, как спаслась, но вместо северо-востока отправились по ее следам на север. Через два дня они наткнулись на поселение лапландцев.
Их взглядам открылась древняя горная цепь. Было три часа утра, но солнце еще висело кровавым покрывалом на горизонте, ведь стояло лето — полуторамесячное арктическое лето, когда солнце никогда не садится полностью, когда снега в горах тают и потоками сбегают вниз, образуя реки, озера и болота в долинах, где лишь случайные поселения лапландцев и следы широких оленьих троп говорят о живших здесь в зимние месяцы людях.
Отвернувшись от горной речки и глядя на лагерь, Халльнер вдруг почувствовал что-то вроде жалости. Он вспомнил отчаянье умиравшего человека, который рассказал им о том, что случилось с миром.
Нильссон зашел в другую хижину и вышел, держа в руках пакет с изюмом.
— Как раз то, что нам нужно, — сказал он.
— Хорошо, — сказал Халльнер и неслышно вздохнул. Он уже не мог спокойно воспринимать чистенькую, аккуратную первобытную деревушку после того, что он наблюдал возя речки. Там, рядом с простыми глиняными и костяными чашками, валялись алюминиевая миска, пустой кофейник фирмы «Чейз и Санборн», дешевая пластмассовая тарелка и сломанная игрушечная машина.
— Идем? — спросил Нильссон и направился к выходу.
Не без некоторого трепета Халльнер последовал за другом, который шел в сторону гор, не оборачиваясь и даже не глядя по сторонам.
У Нильссона была цель, и Халльнер был готов следовать за ним в поисках девушки, вместо того чтобы сидеть, размышлять и умереть, когда случится неизбежное.
Была, он признавал это, слабая надежда на то, что при сохранении благоприятного направления ветра у них останется шанс выжить. А в этом случае навязчивая идея Нильссона преследовать женщину приобретала определенный смысл.
Приятеля раздражало его желание идти медленно, наслаждаясь атмосферой этой страны, такой обособленной и удаленной, независимой и надменной. Вещи, не соответствующие его эмоциональному настрою, сначала слегка удивили его, и даже сейчас он брел по болотистой местности с чувством нарушенного уединения, с ощущением нарушения неприкосновенности места, где почти ничто не указывало на присутствие человека; где было так мало коренных жителей и куда так редко наведывались люди из других мест, что никакого следа их пребывания сохраниться просто не могло.
Поэтому позже, когда он увидел отпечатки маленьких резиновых подошв на плоском грязном берегу реки, это явилось своего рода шоком.
— Она все еще впереди, — сказал Нильссон, радующийся этому знаку, — и не так уж далеко впереди. Не более одного дня ходьбы. Мы догоняем ее.
© перевод на русский язык, Кузнецова Л.Ю., 1992
Вдруг он почувствовал, что ему почти неприятно наличие этих следов, что он почти обижен на Нильссона, заметившего их, ведь один он мог и пройти мимо. Он подумал, что абсолютная уверенность Нильссона относительно пола обладателя ботинок с резиновыми подошвами основывалась исключительно на собственных желаниях Нильссона.
Слева в мелкое озеро несла прозрачный талый снег река; из воды то там, то тут виднелись бурые высушенные солнцем камни неправильной формы. По этим камням они могли переходить быстрые речки.
Множество таких потоков сбегало здесь вниз по склонам предгорий. Они наполняли и увеличивали озера, разбросанные по этой заболоченной местности. На плато встречались возвышенности, где теснились ели и серебристые березы, выстоявшие в борьбе за кусочек незатопленной земли. Попадались и горные кряжи, поросшие травой, камышом и можжевельником, за которыми иногда скрывались высокие горы.
Он никогда не заходил так далеко в горы, а эта горная цепь была одной из древнейших в мире, здесь не было острых пиков, как в Альпах, были они истертыми и ровными и, пережив эру перемен и метаморфоз, заработали свое право на уединение и постоянство.
