Она заглядывала мне в глаза, размазывая грязь по зареванному лицу, и я с трудом узнала Ильдазу. Прежней красы совсем не осталось. Была передо мной до смерти перепуганная толстая баба. Я не ожидала увидеть ее и не думала увидеть такой, и от всего этого, от памяти моей, в которой совсем другая Ильдаза жила, сжалось сердце.
«Замолчи, сорока! Голова от тебя кругом! – вскрикнула я, и она замолчала, только все жалась к моему коню и плакала в его шкуру. – Толком скажите, что тут происходит».
Люди не отвечали. А лэмо даже не изменились в лицах, словно ничего не происходило.
«Что же замолкли все? Царя испугались? Вот, нашлась на вас правда! – завопила опять Ильдаза, торжествуя. – Говорите, чего уж скрывать. Мужа моего здесь хоронят, так, чтобы живым в земле лежал. И меня, меня с ним хотят положить. Потому что вторая ему я жена, а сына родить сумела! Младшего сына!»
«Тебя хотели убить?» – не поняла я.
«Да, убить, удавить как собаку! Посмотри, Кадын, вот собаки похуже степских! Те хоть только жизни лишают, а эти еще и спокойствия после смерти!»
Тут все заволновались, зашевелились и принялись кричать: «Неверно это! Не понимает она! Бестолочь! Мерзавка! Для жены счастье мужа повсюду сопровождать!»
«Вот и ложилась бы с ним сама, старуха! Тебя он и живой уже не хотел, может, мертвой захочет!» – отвечала Ильдаза первой жене со злым смехом, совсем избавившись от страха.
«Замолчите все! – крикнула я и щелкнула плеткой в воздухе. Мои воины защелкали тоже, пошли на людей конями. – Один пусть говорит. А ты молчи, Ильдазка, тебя я услышала».
«Урушан, скажи ты! – закричал кто-то из толпы, обращаясь к лэмо. – Скажи, царь ничего не знает!»
Я обернулась к бурым людям. Один из них сделал вперед шаг и заговорил неожиданно высоко для взрослого мужчины.
«Ты царь? Новый царь?» – спросил он меня, глядя прозрачными глазами.
«Я царь. Ты кто?»
«Я вестник счастливого мира», – ответил он своим писклявым, таким же гладким и скользким голосом.
«И где же такой мир?»
«Он рядом, о царь. Он здесь. Но мы не можем ни видеть его, ни осязать, пока маемся в теле. Лишь после смерти способны мы попасть в этот мир. Тогда вечное наступит блаженство».
«Я лучше маяться еще лет тридцать буду, собака!» – прокричала Ильдаза. Урушан даже не взглянул на нее.
«Зачем тебе эта женщина?» – спросила я.
«Мы даем человеку в счастливый мир все, что он любил при жизни. Чтобы все его радовало и ничто не огорчало».
«И жену для того надо убить?»
«Смерти нет, о царь. Ты находишься в неведении, если считаешь верным существование смерти. Жена идет с мужем в жизни, спуститься с ним в счастливый мир для нее и удача, и радость».
«Я не знаю, откуда ты явился со своими людьми, но у нас здесь другие мысли о смерти».
«Царь живет далеко, – отвечал лэмо спокойно. – Ты не знаешь уже, что думают о счастье люди, живущие под тобой».
«Не ты ли переубедил их?»
«Мы пришли рассказать о счастье, которого все желают. Вечное счастье и покой. Люди видят нашу правду, о царь».
«Я не вижу правду, если лишить хотите человека жизни!»
«Такова была воля семьи этого мужа, который терпеливо ждет своего счастья».
Он махнул рукой, лэмо расступились, и я увидала двухколесную повозку, в которой сидел высохший, почерневший, но отчего-то целый, без тления, труп мужа Ильдазы. Он был одет, сидел в повозке прямо, свесив ноги, и выглядел бы как живой. Но вся безвольность фигуры, неестественный излом шеи, отчего он как бы косился в бело-синюю высь, пустые глазницы и пук сухой травы, торчащий меж черных губ, – все это говорило о смерти яснее, чем тлен или запах. Меня передернуло, подо мной заржал конь, кто-то из воинов плюнул и тихо выругался.
«Я не знаю, что передо мной, но это не человек», – сказала я.
«Мы привыкли к нашим телам, и для счастья они нужны нам в том мире», – ответил лэмо.
«Вы можете делать, что хотите с этой куклой, но женщину отпустите», – сказала я.
«Ты обидишь этим и воина, который был тебе верен, и его семью».
«Мой воин ушел в Бело-Синее, а этой кукле все равно».
«Ты ошибаешься, царь, – сказал лэмо и покачал головой. – Но это лишь от незнания. Пойдем с нами, и ты увидишь уход человека в счастье. Ты будешь знать больше, и, кто знает, может, захочешь сама пойти по этому пути».
Я задумалась. Царь должен знать, чем живет его люд, – решила я и ответила:
«Я пойду с вами. – Потом обернулась к своим воинам: – Возьмите ее и везите в мой стан, – указала им на Ильдазу. – Оставьте в моем доме, пусть сидит пока там, после с ней все решим».
«Кадын, – подъехал ко мне Каспай. – Не ходи с этими людьми».
«Мне ли бояться их, друг? – ответила я и кивнула лэмо. – Поехали».
«Люди ходят пешком в тот мир, – сказал Урушан. – Тебе надо спешиться, как и всем».
Я соскочила с коня.
«Царь! – Каспай хотел что-то сказать, но смолчал. – Разреши ехать с тобой», – сказал только.
«Возьми моего коня и будь близко», – ответила я.
Ильдаза с чадом села сзади Аратспая, и я отпустила их. Люди проводили ее тяжелыми взглядами, но не сказали ни слова. Все выстроились вновь за повозкой и медленно потянулись из стана. Впереди шли лэмо, трубили и ударяли в медь. На музыку этот грохот не походил, мне было неприятно, я пошла последней.
Так неспешно мы дошли до конца стана и тропой отправились в гору. Дорога была крутая, люди шли тяжело и неспешно. Кукла дважды падала с повозки, ее сажали снова. Я запыхалась не столько от долгой ходьбы, сколько от неспешности. Одна я давно была бы на месте и даже не сбила бы дыхания, но все шли неторопливо, и я чуяла себя так, словно толкаю вверх непосильный камень.
Наконец мы вышли на поляну, большую, ровную как стол, окруженную лиственницами. Она нависала над высотой, снизу которой мы поднимались. С нее открывался далекий и прекрасный вид: тайга разливалась как бесконечное море, а вдали белели головы горных хребтов. Это было тихое место, несколько каменных насыпей, одна больше другой.
Мы подошли к малой, уже раскопанной. Небольшой четырехугловой сруб стоял рядом с ней, в стороне, связанные, топтались шесть коней в полной сбруе, два прекрасных, солнечно-желтых подседельных коня, а другие похуже и помельче, но тоже боевые, не кормовые. Там же валялся тес, много нарубленных кустов желтянки, лиственничная кора, собраны были войлоки и шкуры.
К стене была приставлена лесенка, и лэмо, подхватив куклу, ловко залезли с ней в дом, а Урушан встал рядом и, точно гостеприимный хозяин, стал приглашать внутрь. Люди забирались по лесенке и спускались внутрь сруба. Я залезла последней, за мной – Урушан, он сел верхом на стене и затащил лесенку внутрь.
