— Должно в батарее, вашбродь, — отозвался тот, накрывая своего барчука буркой.
— Прелестно! — кивнул головой моряк и на минуту задумался, что делать дальше. Возвращаться к маркитанту или идти спать?
После недолгого размышления чувство долга перевесило, и лейтенант решительным шагом направился в сторону лавки Ашота.
Николай Абабков — старослужащий матрос одного из Балтийских экипажей, назначенный Майеру вестовым, или говоря по сухопутному — денщиком, относился к своему подопечному почти с отеческой заботой. Коли случалось молодому человеку выпить лишнего или проиграться в карты — наутро непременно следовало кроткое внушение. Трудно сказать, удавалось ли ему пристыдить гардемарина, но тот всякий смущался и обещал больше так не делать. Впрочем, матрос сам был не без греха и тоже любил заложить за воротник. Тогда их роли менялись, и уже Майер пытался выговаривать матросу. Абабков же в ответ, к вящему удовольствию свидетелей, так же припоминал офицеру былое, после чего они обыкновенно мирились и вестовой получал денежку на опохмел.
Однако следующее утро обошлось без упреков и внушений, потому что все денщики оказались крепко заняты. Надо уложить офицерские вещи, навьючить их на верблюдов и все это как можно быстрее, чтобы не опоздать к выступлению. Где уж тут готовить их благородиям завтрак?! Хотя некоторым не до еды.
— Абабков, дай закурить, — почти простонал Майер, с тоской наблюдавший за тем как тот собирается.
— Все кончились, вашродь, — хладнокровно отвечал матрос, не выпуская изо рта дымящейся папиросы, которая, еще не далее как вчера, принадлежала его начальнику.
— Как это? — всполошился гардемарин.
— Да вот так! Я давеча говорил вам, что надобно прикупить…
— Но я получал припасы!
— А табак вам что? — удивился подобной непонятливости матрос, после чего вытащил из-за уха заначку и протянул её барину.
Получив папироску Маер с удовольствием затянулся, и, подобно мифическому дракону, выпустил через ноздри целое облако дыма. За этим занятием его и застал Будищев, принесший с собой стакан обжигающе горячего чая.
— На попей, — хмыкнул он, поставив обрезанную бутыль рядом с приятелем. — С утра, самое то!
— Спасибо, не хочу, — помотал головой молодой человек.
— Ну, как знаешь, — пожал плечами Дмитрий, после чего доверительно наклонился к товарищу и назидательным тоном произнес: — Только помни, избычный опохмел может привести к запою, а недостаточный к смерти!
— Да ну тебя! — отмахнулся гардемарин, собираясь вставать.
— Ты далеко? — поинтересовался с усмешкой кондуктор. — Смотри, Шеман уже бегает по батарее и рыкает аки лютая тигра!
— К маркитанту. Представь себе, совсем забыл про папиросы.
— Тогда поторопись.
Сам он уже одет по-походному в туркменский чекмень поверх мундира. На ногах легкие поршни, отчего его можно было бы принять за местного, если бы не офицерское кепи с белым назатыльником. На поясе Будищева кобура с револьвером и кортик. Совсем без холодного оружия в походе нельзя, но сабли, палаши или шашки вызывают у Дмитрия тоску. Даже верный «Шарпс» сейчас в футляре, притороченном к вьючной лошади, ибо главное его оружие в этом походе — пулеметы.
Поставленные на неповоротливые лафеты, они напоминали скорее небольшие артиллерийские орудия и имели точно такую же подвижность. Изготовленный им трехногий станок на вооружение принят не был, поэтому так и остался в единственном экземпляре. Шеман, хоть и возражал поначалу, но все же взял его с собой, за что ему отдельное спасибо.
Их отряд был составлен в лучших традициях русской армии, иными словами с бору по сосенке. Две роты Самурского полка. Одна Красноводского батальона и взвод стрелков из Кавказского. Две сотни казаков Полтавского и одна из Таманского полков. Артиллерию представляли одна ракетная батарея, четыре дальнобойные и две горные пушки из двадцатой бригады и их морская полубатарея. Плюсом к тому шли взвод саперов и оркестр Дагестанского полка. Всего вместе с нестроевыми получилось шестьсот шестьдесят штыков и сабель, при десяти орудиях (если считать вместе с митральезами). Продовольствия брали на двенадцать дней. По сто двадцать патронов на пехотинца и по восемьдесят у кавалеристов.
Боезапас для картечниц, согласно приказу Скобелева, должен был составлять три тысячи патронов на каждую, но этот счет у Будищева были свои соображения. Он вообще считал, что поскольку быть сильным везде все равно не удастся, батарею не следуют разделять. Восемь пулеметов обладали не меньшей огневой мощью, чем весь русский отряд, выделенный для рекогносцировки, и сосредоточенные в одном месте запросто подавят любые массы противника, но… Скобелев принял решение и Шеман не собирался с ним спорить. Поняв это, Дмитрий просто приказал уложить в передки и на вьюки все имеющиеся в их распоряжении огнеприпасы. Получилось примерно по пять тысяч выстрелов. Негусто, но всяко лучше, чем раньше.
— На молитву, шапки долой! — разнеслась над строем команда и все послушно обнажили головы.
«Как же без этого», — скептически хмыкнул про себя Будищев, но вдруг не без удивления понял, что молебен не вызывает у него раздражения. Наверное, привык. Стоявший неподалеку Шматов, в отличие от своего «барина», молился истово, проговаривая про себя каждое слово, и размашисто осенял себя крестным знамением, пока полковой батюшка не закончил, и не последовала команда:
— Накройсь!
Вернув кепи на голову, Дмитрий повернулся в сторону Майера и, увидев его довольную физиономию, не удержался от вопроса:
Что такой радостный?
— Успел, — расплылся в улыбке гардемарин.
— Куда?
— Папиросы успел взять!
— Красавчик! — усмехнулся кондуктор, но тут же согнал с лица неуместную улыбку, поскольку перед войсками появился Скобелев.
— Здорово, братцы! — крикнул Белый генерал. — Поздравляю с первым боевым походом! Нынче мы пойдем вперед до тех пор, пока не встретим текинцев, а встретим — разобьем. Много говорят про них, но мы докажем, что они такие же халатники, как все в Средней Азии. Вы меня не знаете, и я вас не знаю; но я про вас много слышал, да и вы про меня также слышали. Теперь пойдем, и я вам покажу, кто я таков, а вы мне тоже покажете, что вы за молодцы. И так с Богом, вперед! Прогремите про Белого Царя и про матушку Русь! [3]
— Ура! — загремело ему в ответ. — Ура, — кричали казаки и пехота, артиллеристы и саперы.
— Ура! — слышалось из рядов остающихся в Бами, и уходящих в поход. — Ура! — кричал вместе со всеми Дмитрий, увлеченный всеобщим порывом.
— Ура! — неслось со всех сторон, а некоторые принялись срывать с себя шапки и кидать их в воздух, приветствуя своего вождя.
— С эдакими молодцами, да не победить! — крикнул напоследок Скобелев и, ударив своего коня шпорами, понесся вдоль строя.
[1] Топчи — турецкие артиллеристы.
[2] Копировальный карандаш — он же химический. Карандаш, грифель которого содержал краситель, меняющий цвет при намокании.
[3] Подлинная речь Скобелева пред рекогносцировкой.
Глава 4
В путь русский рекогносцировочный отряд двинулся уже вечером. Шли всю ночь, лишь иногда делая короткие привал, для отдыха. Поначалу все было хорошо, солдаты бодро шагали по песку, изредка перебрасываясь между собой короткими фразами или шутками. В авангарде шла кавалерия, скоро вырвавшаяся вперед, впрочем, не настолько, чтобы считать отряд разделившимся. За ними шла артиллерия, сначала дальнобойные пушки, потому горные, а за ними моряки. После двуколок с митральезами две роты пехоты, затем обоз, а в арьергарде дефилировала полусотня полтавцев.
Увы, с наступлением утра эта идиллия подошла к концу. Поднявшееся из-за барханов солнышко начало все сильнее и сильнее припекать и скоро не стало слышно ни разговоров, ни прибауток.
— Ох и жарко, — выдохнул Шматов, прикладываясь к баклаге. — Горло пересохло мочи нет!
— Поберег бы воду, — хмуро заметил шагающий рядом Будищев.
