Так что там остатки, смогут ли защищаться? Сейчас узнаем…
– Конст, – сказал он торопливо, – дуй в ту сторону, ищи спуск. Если найдешь, меня не жди, спускайся.
– А ты?
– Я пойду по стене налево. Найду спуск, попробую спуститься. Не найду – вернусь, пойду в твою сторону. Но ты все равно меня не жди, выбери место, затаись.
– Зачем?
– Если не вернусь, ты найдешь дорогу обратно, приведешь с собой уже войско. Ты знаешь теперь, куда. Но если вернусь…
Конст закончил оскорбленно:
– То уже с рукоятью, понятно! А я должен кричать «Слава!» и бросать вверх шапку, да?
– У тебя нет шапки, – уличил Придон. – Все, Конст, не сиди. Пошел, пошел!
Он хлопнул по узкому плечу, Конст не успел ответить, Придон повернулся и почти побежал по узкому гребню стены. Икроножные мышцы подрагивали в нетерпении, где же бой, схватка, тело зудело от желания выхватить топор и врубиться в толпу орущих врагов, от нестерпимого желания бить по головам, вбивать зубы в разинутые в крике рты, видеть, как сверкающее лезвие рассекает черепа, вскрывает животы, отсекает руки с зажатыми в ладонях рукоятями мечей…
Он всхрапнул, красная пелена ушла с глаз, но сердце стучало все так же сильно и часто. Даже не перегибаясь через край, уже видел, где и как спуститься, где-то переползая, как муравей, а кое-где даже прыгая с камня на камень, подобно горному козлу.
От дальней горной гряды, отделяющей Долину Дэвов от мира, через месиво льда метнулись страшноватые тени, похожие на исполинские наконечники копий. Из-за страшной башни выдвинулось солнце, он вздрогнул и закрылся ладонями. В его родной степи огромное и почти всегда красное, а здесь с самую крохотную монетку, белое, слепящее, с бешенством продирается сквозь стиснутые пальцы, норовит ударить острыми как иглы лучами прямо в глаз…
– Не дамся, – сказал он со злостью. – Не дамся! Я… артанин.
Спускался быстро, чутье вело так, будто здесь и родился, подошвы с высоты опускались на камни, что не шатнутся еще века, и перескакивали через глыбы, что только с виду устойчивые. Стены все поднимались, он ощутил себя на дне каменного котла раньше, чем спустился. Башня высится, как гора, уходящая вершиной за облака, а внизу все, от его колен и до башни, занято угловатыми глыбами зеленоватого льда. Сверху это казалось пышной и сочной травой, он готов был поклясться, что даже видел, как колышутся стебли…
Он осматривался ошалело, лед внезапно стал голубым и лиловым. Солнце приподнялось, сдвинулось, лучи пронзили глыбы насквозь, и Придон застыл в немом восторге. Массивные плиты льда искрятся на изломах всеми красками, вспыхивают огоньками, а внутри двигаются призрачные тени, фигуры, возникают и рушатся дворцы, замки, башни магов, храмы, мелькают скачущие всадники…
Итании бы показать, мелькнула мысль. Что она видит в своем дворце? Нет, он все-таки покажет ей большой и красочный мир, покажет все его чудеса, сокровища, необычности, дивности, пусть удивляется, ликует, ахает, радуется, пусть смотрит на него восторженными глазами, ибо он раскроет перед ней мир намного богаче куявского…
Пригибаясь, он бежал к башне, хотя умом понимал: если кто-то смотрит вниз, то не заметить его просто невозможно. От ледяных глыб несло могильным холодом, внутри двигались тени, огоньки, но Придон взглядом держал только каменную стену башни, удивительную тем, что скалы в ней держатся без всяких клиньев, растворов, но нет ощущения, что башня вот-вот развалится.
Он подпрыгнул, пальцы зацепились за край плиты. Подтянулся, влез, а если два шага влево, то можно дотянуться до следующего карниза. Он снова ухватился, втащил себя наверх, потом еще и еще. Когда рискнул посмотреть вниз, земля виднелась так далеко, словно он парил на орлиных крыльях.
Колени царапнули острые ветки. Ветры за века нанесли в щели земли, семян, проросла настоящая трава, затем – кусты. Вон левее вообще небольшие деревца. Странно, а внизу – ни травинки, один лед, вечная зима, а здесь, в щелях, жизнь отвоевала себе кусочек лета.
Кусты бледные, жалкие, на веточках хилые светлые листочки, нет ни паутины, ни жуков, ни бабочек, но все-таки настоящие живые кусты…
Он перевел дыхание, полез выше и выше. Плиты и обломки скал нагромождены в беспорядке, башня давно должна бы рухнуть беспорядочной грудой. Страх то и дело вонзал в сердце острые ядовитые зубы, но мускулы послушно сокращались, он карабкался и карабкался, не так уж и трудно, совсем не позаботились, чтобы сделать стены своей крепости неприступными….
По спине пробежала первая горячая струйка. В правом глазу началось жжение, это с брови сорвалась капля едкого, как кислота, пота. Страшно даже подумать, что это не башня, а столб, весь этот столб из камней, глыб, плит, валунов. Какие же силы все это громоздили, как сумели на такую высоту, чем скрепили…
Когда до вершины оставалось всего ничего, он увидел сверху на расстоянии вытянутой руки свет. Каменный выступ загораживает, видно только искрящийся край, но мимо пронеслась стайка птиц, их высветило, будто пролетели прямо перед горящим очагом.
Он перевел дух, раскорячившись, как паук на стене, отдыхать в такой позе неудобно, но все же мышцы сумели вскинуть грузное тело, дали зацепиться за край, дальше быстро встащил себя на ту плиту.
Окно! Огромное, можно бы ворваться верхом на Луговике. Изнутри бьет яркий слепящий свет. Придон напрягся, ожидая встретить волну иссушающего жара, однако в лицо ударил просто свет, немыслимо чистый и яркий свет.
За Артанию, произнес он, взбадривая в себе ярость, и, с топором в руке, прыгнул в это смутно различимое помещение.
Комната казалась огромной, почти залом, хотя это явно комната. Стол, три просторных кресла, мебель под стенами. Волосы зашевелились, а по спине пробежал холодок ужаса. Край столешницы чуть ли не на уровне его головы, в креслах восседать бы турам или буйволам, а мебель… мебель тоже для великанов…
Он осматривался, пальцы ослабели, рукоять топора едва не выскользнула из пальцев. Тело сотрясала дрожь, а сердце стучало громко и мощно.
Свет на миг померк, тут же вспыхнул еще ярче, до рези в глазах. Ослепленный Придон ахнул, покрепче стиснул рукоять топора. В помещении возникли трое, все – чудовищно высокие: на голову, а то и на две выше него, но в плечах узкие настолько, что мертвецки-бледные уши оказались на ширине плеч. У всех длинные и очень тонкие руки, совершенные голые черепа, даже без бровей, очень тусклые, безжизненные глаза.
Все трое смотрели без всякого выражения, Придон так и не понял, одежда ли, что струится вокруг их тел, как серая пленка на болотных пузырях, или же сгустившийся воздух. Все трое выглядели одетыми. Одетыми легко и свободно, но в то же время – в незримых доспехах.
