Сома… Хлеб, вода, кровь Мидра, основа его существования… Иссякни вдруг ее поток, – Таргиз поежился от этой мысли, – и всем им предстоит скорый и мучительный конец…
Сидевший в мягком серебристом кресле перед экранами человек не глядел на экран, весь поглощенный происходящим на летящей перед ним доске для игры в амарунг.
Одна из разноцветных фигурок, висевших над ней, переместилась… Его невидимый партнер находился, может быть, за соседней стеной, а может – на другом конце Мира. Но ему было все равно. А если потребуется вдруг вмешательство оператора, следящие за потоком Сомы «модули» немедленно подадут сигнал.
Все как всегда, ничего не происходит. Всего лишь мелкий сбой в отлаженном механизме. Но грозящий обернуться для одного из повелителей Вселенной катастрофой.
Часть третья. ДОБРЫЙ БОГ ЛЮЦИФЕР
Середина июля. Средняя Швабия.
Когда-то на этом месте стоял город. Ныне же их взорам предстали одни лишь безмолвные руины. Деревянные дома предместий начисто сгорели, на пепелищах, поросших бурьяном, торчали только камни печей и фундаментов. Лишь кое-где виднелись недоглоданные огнем дубовые балки стропил.
Городская стена выглядела так, как будто целая толпа разъяренных великанов молотила по ней дубинами; в глубоких трещинах уже проросли молодые деревца. На месте надвратной башни возвышалась гора обломков, из-под которой выглядывали изуродованные, смятые железные ворота, так и оставшиеся нераскрытыми.
– Что здесь такое случилось, хотел бы я знать, – пробормотал Матвей, спрыгивая с седла.
– Да, верно, – поскреб бороду Владислав. – Этак и бомбарда не разделает…
– Что это за город, не знаешь?
Владислав подозрительно озирал тянувшиеся по обе стороны узкой улицы развалины.
– Кто ж его знает? Раньше я не бывал тут, а спросить не у кого…
Вскоре развалины обступили их со всех сторон.
Некогда бывший шумным и цветущим, город ныне являл собой лишь жалкие груды камней и выгоревших напрочь жилищ. Теперь это был не более чем покинутый, давно оставленный всем живым и дышащим могильник. Могильник, где даже все погребенные мертвецы обратились в прах.
Высокая трава поднялась на улицах, бесформенные груды кирпича и глыбы камня, некогда бывших человеческим жильем, выглядели так, как будто городу этому исполнилась уже тысяча лет.
Русин шел, не выпуская рукоять меча.
…Хотя Матвею уже приходилось еще до начала их с Владиславом странствия видеть жуткие следы войны в Северной Богемии и Австрии, но то, что предстало его глазам в Германии, могло повергнуть в смертную тоску кого угодно.
Прежде богатые и густо населенные, эти земли ныне являли настоящую пустыню, словно сам Антихрист прошел тут со своим рогатым и копытным воинством. По два, а то и по три раза в день взору их представали руины городов, где жалко копошились немногие уцелевшие, а спаленных деревень, окруженных заросшими сорняком полями, невозможно было и упомнить.
Сожженные и разваленные мосты (их почему – то уничтожали с особым тщанием), заставляли тратить помногу времени на поиск брода, а несколько раз – переправляться вплавь.
Несколько раз им пришлось заплатить за проезд через брод – какие-то вооруженные до зубов обиралы (во всяком случае – явно не коронные мытники, имеющие гербовую грамоту на сбор пошлины) взимали дань с желающих переправиться на тот берег, и надо сказать, их кошели заметно похудели.
Пару раз на них нападали из засад, явно намереваясь не только ограбить, но и убить, однако разбойники были пешими, и кони выносили их. Одного, почти схватившегося за стремя, силезец убил в упор из арбалета.
Несколько дней они шли вместе с табором спасавшихся бегством откуда – то с окраин Мекленбурга беженцев. Те уносили ноги от восставших славян, беспощадно истребляющих всех, говоривших на немецкой речи – бодричей и лютичей. Со страхом рассказывали беглецы об ужасных язычниках, приносивших сердца пленников к подножию своих идолов. Как показалось Матвею, Владислав отнюдь не горел сочувствием к случайным спутникам.
Матвей видел голодных бродяг, ловивших ворон себе в пищу, выслушивал в редких уцелевших селениях сбивчивые рассказы о бандах людоедов, терзающих целые округи.
День ото дня они шли к западу германскими дорогами и перед собой видели одно и тоже. Сожженные дотла дома, разгромленные церкви, обугленные пеньки садов. Все обильно поросло бурьяном, густо покрывшим бренные останки человеческих жилищ. Бывало, терновник и дрок росли так густо на совсем недавно возделанных землях, что лошади не без труда продирались сквозь зеленую стену, высотой человеку до плеч.
Смерть царила повсюду. Казалось, это был ее самый большой и долгий пир, который обречен теперь длиться целую вечность. И мало кто пережил этот жуткий праздник Старухи с Косой. Праздник, который, должно быть, лишь чудом не унес с собой все живое, и даже самый след всего, что было создано руками мыслящих тварей.
И не скажешь, что здесь когда-то – неполный год назад жили, веселились, горевали, и просто существовали люди. Что стало с ними теперь? Наверное ничего. Точнее, их просто не стало. И если деяния рук человеческих хоть как-то выдавали себя – пусть обломками, руинами или чем-то подобным, то от самих людей не осталось и следа. Вернее, то, что осталось, уже мало походило на род человеческий. Все повторялось. Из раза в раз город сменялся городом, деревня деревней. Вернее – руины руинами. Путники проехали Кельн с возвышающейся почерневшей громадой собора, который не удалось уничтожить ни огнем, ни порохом и где сейчас жило всего несколько сот человек. Матвей, слыхавший, что прежде это был могущественный и богатейший имперский город, качал головой, а Владислав, прежде бывавший здесь, угрюмо отмалчивался, глядя на все это.
Время от времени им попадались еще совсем свежие места боев, с еще не успевшими разложиться трупами. Кто с кем здесь воевал, было непонятно. Говорили разное.
Однажды они наткнулись на изрубленные тела четырех человек, прикончивших друг друга из-за мешка муки – один из них так и умер, вцепившись в ветхую рогожу, так что с трудом удалось разжать мертвые пальцы клинком.
– До чего порой доводит человеческая жадность, – только и вымолвил тогда Владислав.
В каком-то не слишком пострадавшем городке, на грязном постоялом дворе к ним подошли несколько громил, и их вожак нагло осведомился: не продадут ли уважаемые путники им коней, назвав при этом какую-то смехотворно ничтожную сумму. При этом он деловито поглаживал рукоять висевшего на поясе чекана. Владислав в ответ сказал ему несколько слов на странно искаженном немецком[56], так что Матвей, уже порядком поднаторевший в этом языке, ничего не смог понять. Гнусная ухмылка тут же сошла с лица вожака, и он, угодливо поклонившись, убрался прочь вместе со своей шайкой.
