этого момента, что его можно было не принимать во внимание.
Перед ним был Беллоуз, и этот мальчик умирал.
Беллоуз… Булё… Берч… Натан нащупал книгу, лежавшую в кармане куртки – «Кожу, зубы и живой голос Адама».
– Нат, тебе чем-нибудь помочь?
– Нет… Присси… – Натан с трудом выдавил эти слова из губ. Он должен был сделать это сам.
Разве Беллоуз не был всегда добр к нему, насколько мог? Он был его учителем, даже если учебный план наметил другой человек. Беллоуз всегда ревностно выполнял свои обязанности, доверял Натану во всем, обращался с ним настолько хорошо, насколько это от него зависело.
Натан ухватил книгу за угол и потащил к себе. Она зацепилась за гвоздь, шляпка которого вышла из древесины – вероятно, ввиду постоянной необходимости переборок отвечать на движения морских волн, а море и дерево вещи плохо совместимые, поскольку одна из них относительно стабильна, другая же обладает значительно большей подвижностью. Натану пришлось приподнять книгу так, чтобы переплет мог проскользнуть поверх шляпки; сил поднять книгу полностью у него уже не было.
Покончив с этим, он повернул голову – и увидел Беллоуза, прижавшегося одной щекой к палубе; другая надувалась и опадала, словно крошечный воздушный шар или горло квакающей жабы. И действительно, Беллоуз издал хриплый квакающий звук, совершенно неуместный на его мальчишеских губах: тихий, горловой то ли скрип, то ли стон, полный боли и скорби.
Натан подвинул к Беллоузу книгу – его брата – и придвинулся сам.
– Я его нашел, – проговорил Натан.
Когда мы видим на горизонте корабль, часто его бывает не различить на фоне вздымающихся гребней волн. Его можно принять за морскую птицу, летящую низко или сидящую на воде далеко впереди на линии взгляда наблюдателя; его образ колеблется в дрожании воздуха над водной поверхностью. Это может оказаться миражом – опытные моряки допускают такую возможность, ибо в прошлом им не раз доводилось обманываться, считая существующим нечто, чего на самом деле не было. «Протри глаза рукавом, прежде чем делать какие-либо предположения» – таков их совет.
Если это все же корабль, то он будет постепенно расти, превращаясь из точки, изначально вызвавшей наши подозрения относительно его присутствия, в нечто более отчетливое, постепенно отделяясь от линии более темного синего цвета, что разграничивает синеву неба и синеву моря, и все больше становясь самим собой.
Если не протереть глаза, то от влаги, скопившейся на хрусталиках в результате резкого и соленого морского бриза, изображение будет искажаться и расплываться; но в конечном счете мы все же увидим корабль. Когда сомнения почти исчезнут, мы, схватив за рукав стоящего рядом человека, нашего друга, спросим его, просто чтобы быть уверенными:
– Что это там, корабль?
Наш друг ответит утвердительно или отрицательно, и на этом вопрос будет исчерпан.
Корабль, который увидел Натан, появился совершенно не таким образом, и Натану не требовался друг, чтобы подтвердить его присутствие (что было только к лучшему, поскольку кого он мог теперь назвать другом?).
Этот корабль явился разом из ниоткуда, огромный и черный, с черными парусами, и на его черном носу стоял Господин. Казалось, будто черный корабль вот-вот врежется в них и их потопит; и хотя Натан сам едва мог двинуться, он попытался крикнуть, предупреждая остальных. Но даже если бы ему и удалось заставить слова вырваться из своего рта, его не услышал бы никто, кроме Господина, поскольку Натан внезапно оказался на его корабле, а все остальные исчезли.
Натан лежал ничком на черной палубе. Господин сделал несколько шагов, подойдя к нему. Его руки были небрежно сцеплены за спиной, на губах играла скупая улыбка.
– Ну-ну. А ты времени даром не терял, верно? – проговорил он. Выражение его лица было мягким, почти отеческим, почти веселым. – Стоило мне на пять минут отвернуться…
– Где остальные?.. – прошептал Натан.
Господин уселся на палубу, скрестив ноги и аккуратно расправив вокруг себя полы сюртука.
– Я помог им добраться до места назначения. До Маларкои. Лучше, если нас в ближайшее время будет разделять некоторое расстояние. Дело может оказаться несколько неопрятным, именно поэтому лучше делать его на море: здесь не так сильно можно навредить.
Господин протянул руку, разжал Натанов кулак и вынул из него глаз Бога.
– Кажется, ты достаточно с этим позабавился?
Он небрежно сунул глаз в нагрудный карман. Натан попытался сесть, но у него было слишком мало сил.
Паруса корабля были из черной материи, корпус – из выкрашенных черным дубовых досок. Все швы были промазаны черной смолой, в окнах тускло поблескивало черное стекло. Пушки были отлиты из черного чугуна, и Господин, сидевший рядом, был с ног до головы одет в черное. Небо затягивалось тучами: собиралась гроза.
Натан поднял руку – и она отделилась от рубашки. Он поглядел вниз и увидел под собой свою одежду, кучкой лежащую на палубе. Корабль качнуло; он протянул руку, чтобы опереться, – рука прошла сквозь дерево. Медальон в его груди оставался на месте, и сердце по-прежнему билось вокруг него, но когда Натан начал соскальзывать сквозь палубу, цепочка лужицей собралась на досках. Все шло к тому, что он вот-вот провалится в камбуз, а медальон останется наверху.
Господин ухватил его за запястье и втащил обратно.
– А ведь я предупреждал тебя, чтобы ты не Искрил. Помнишь, тогда, в первый раз, когда ты ко мне пришел? – Он встал, держа Натана перед собой так, чтобы казалось, будто ноги мальчика стоят на палубе. – Ты можешь сильно себе навредить, если не будешь осторожен. Впрочем, ничего страшного. Мы ведь друг на друга не в обиде, верно?
– Что со мной происходит?
Господин вздохнул, поджал губы и слегка нахмурился, очевидно размышляя над тем, насколько может посвятить Натана в свои секреты.
– Видишь ли, Натан, кое-кто мог бы сказать, что теперь, когда ты наконец-то в моих руках, я должен быть великодушным и рассказать тебе все, что знаю. Посвятить тебя во все. Но я не великодушный человек. Совсем напротив: я желаю владеть всем единолично. Всем, Натан! Включая тебя. Поэтому я скажу тебе лишь одно: мальчик, который Искрит, не сдерживаясь, как это делал ты, мальчик, который использует плоть Бога, чтобы преодолеть запрет своего отца, мальчик, который уничтожает волшебные книги, устраняя тем самым собственную защиту, мальчик, который вступает в заговор со своими врагами, – такой мальчик своими действиями пожирает сам себя. Ты израсходовал себя, Натан, и теперь, когда у тебя почти не осталось формы, для меня стало возможным то, что при других обстоятельствах было бы невыполнимо.
Первые
