родич, да никогда не забывай: нам Длинноус для жизни не нужен. Что есть он, что нет, рожь растёт, золотом наливается. А про чушь вроде княжьего ока, я даже слушать не хочу. То око палит жарче солнца в сухой год. Нам бы дождя…
И отошёл, махнув сыновьям, дескать, за мной оба.
Безрод нашёл глаза деда, братьев, молча кивнул.
* * *
— Ба, Костяк! Давненько тебя не было. С чем пожаловал?
— Вести для боярина, — сухой, долговязый Костяк мотнул головой в сторону Длинноусова терема. — Ну давай, шевели поршнями.
— Дружина! — горделиво бросили со сторожевой стены. — Не пахари, чай. Сапоги у нас!
— Случалось, и в сапогах дерьмо плавало, — буркнул ворожец, и уже громче, — шевели сапогами, дружина!
Наконец ворота отперли и вестоносец проскользнул в щелку.
— Да что там такого срочного? — уже в спину крикнул старший дозора. — Если насчёт Ржаной, так сами виноваты!
И глумливый гогот подтолкнул Костяка в спину. Тот лишь поёжился да ощерился чисто кот, разве что не зашипел.
Длинноуса ворожец нашёл в оружейной: боярин, точил мечи и время от времени прикладывался к питейке с брагой. Не один только любимый меч обихаживал — всё, что было: уже наточенные клинки и секиры лежали на длинном столе справа, те, до которых очередь не дошла — слева, и Длинноус в серёдке с камнем. Даже не сразу понял, что больше не один в оружейной. Костяку пришлось подойти близко, пригнуться да в глаза посмотреть снизу вверх.
— Ты чего? — нелюдимо буркнул хозяин, водя камнем по лезвию, ровно заворожённый.
— Послание голубем пришло. От князя и Стюженя.
— Читай, — равнодушно бросил хозяин и усмехнулся.
Костяк окатил боярина всего с ног до головы оценивающим взглядом, неодобрительно покачал головой, развернул крохотный свиток.
— «Боярину Длинноусу…», тра-та-та, это пропускаем, вот: «…Велю немедленно седлать коня и выехать в Сторожище. Большую Ржаную отстроить заново. Помоги людьми и припасом. Через ключника одари обиженных, за каждого убитого положи золота вдвое против обычного. И быстро скачи в Сторожище». Это от князя, есть ещё от Стюженя.
— Валяй, — едва не с улыбкой разрешил Длинноус и отпил браги.
— «Без промедления уезжай из терема в Сторожище и ни в каком разе не встречайся с Безродом, даже если Сивый встанет на дороге. Объезжай десятой дорогой и не вздумай даже словом с ним перекинуться».
— Хм, аж целый Безрод по мою душу пожаловал? — Длинноус разлыбился, чисто сытый котяра, подошёл к растворённому окну, перегнулся через подоконник и крикнул во двор:
— Эй, Пшено, ты ведь говорил, что кабан до заката будет готов, долго ещё?
И откуда-то с готовильни прилетело еле слышное:
— А дрова сырые! Тянут еле-еле!
— А ты подыши на них.
— Может ещё задницей подсушить? После гороху ветра нынче знатные идут!
Длинноус ржал смачно, с переливами, оторвался от окна и долго не мог выпрямиться, его постоянно ломало в поясе и он хватал собственные колени, чтобы не рухнуть. Когда запал прогорел и хозяин стал захлёбываться, на валких ногах он приплясал к столу и без сил повалился на скамейку.
— Как я понимаю, ты никуда не собираешься? — усмехнулся Костяк.
— Куда? — Длинноус выпучил глаза и затряс рукой в сторону окна. — Слыхал, кабан у меня на вертеле? Какое Сторожище, кого там седлать, какая дорога?
— Безрод снялся из Сторожища и, наверное, уже здесь.
— Ну и что? — хозяин выкатил на ворожца наглый, немигающий взгляд. Костяк усмехнулся, какое-то мгновение смотрел в пол, потом поднял прозрачные глаза.
— Мир кругом ущербен. У того руки не хватает, кому-то хлеба недостаёт, кто-то вообще без сердца родился. Иногда думаю — мы ворожцы, знаешь ли, делаем это частенько — так вот, думаю, каким был бы мир без ворожбы, без богов, чьё дыхание мы спиной чувствуем.
— И до чего ты додумался, умная голова?
— Если бы не было в мире ворожбы, да сообщили бы тебе, что некто Безрод к тебе собираётся, так я бы двух кабанов на вертел определил. Но сюда скачет человек, который может вместо масла тебя на хлеб намазать, а у тебя кабан на вертеле никак не поспеет.
Лицо хозяина вытянулось, сделалось длинным, ровно знаменитые усы до груди.
— Что? Мир без ворожбы и богов? Ты с ума сошёл? Что ты несёшь?
— Что принёс, то и вынесу.
— Твоё дело передать? Передал? На кабана останешься? Нет? Дверь там!
Костяк не стал сдерживаться, буркнул вполголоса: «Придурок», но вполне себе громко, до боярина уж точно долетело, и уже у самой двери в костлявую спину ворожцу прилетело:
— Придурок тот, у кого мир без ворожбы и кто от кабана отказывается!
* * *
— Тебе чего, ущербный?
Под теремными воротами стоял верховой с лицом, замотанным тканиной. На тканине проступала кровь, ранен что ли?
— Поговорить. С Длинноусом.
— Пошёл вон, босяк!
Верховой несколько мгновений стоял недвижимо, будто ответ в голове укладывал, наконец, молча кивнул и спокойно повернул взад. Сторожевые разразились гоготливым клёкотом, разве что за животы не держались. Аж справа загремела, ровно стойку с оружием уронили, и запрыгали клинки по камням. Проситель отъехал шагов на двадцать, спешился, поискал что-то под ногами.
— Гля, гля, золото ищет! Если найдёт, пустим?
Сторожевая смена по бревенчатой стене сползла наземь. Привратные дружинные, сидя на полу, укатывались со смеху, пока где-то поблизости не раздался чудовищный грохот, и теремную стену не встряхнуло аж до самого каменного основания. Дозорные чуть смехом не подавились и подхватились так быстро, бошками так резко задёргали, что шлемы на глаза наползли. Что такое? Где?
— Вон, зырь.
Давешний верховой сидит у ног вороного, привалился к передней ноге, конь губами его волосы перебирает, изредка фыркает. В тяжеленных сторожевых воротах дыра зияет, пролом щерится во двор древесными сколами да щепой, свежими-свежими, аж бело-жёлтыми, а ведь снаружи воротные полубрёвна от старости тёмные, даже чёрные. Поодаль от пролома во дворе булыжник валяется с человеческую голову, ошмётки дерева разметало шагов на десять от дыры, и следы на земле видны — здесь булыжник упал, сюда отпрыгнул, тут покатился, вот замер. Т-твою же мать! Твою мать! Старший наряда аж глаза выпучил да бородой затряс. Это что сейчас было? Откуда каменюка прилетела? По башке же мог попасть, дурень! И молча, ровно слова берёг, истошно замахал парням руками, дескать, давайте… давайте, луки на изготовку.
— Эй, стреляю! Шесть луков на взводе! Кто такой?
Ага, стреляй тут! Ветер налетел, да такой холоднющий, ровно зима настала, и пыльный, мрак бы его побрал. Глаза песком обсыпает. Тот, сидящий, молча показывает, мол, мне туда нужно, в терем. К Длинноусу.
— Давай, быстрой ногой в терем, — десятник цыкнул слюной сквозь зубы. — Мало ли. Может дело важное. Мы же потом по башке и получим, если что не так.
Самый младший, почти отрок белкой скатился по лестнице наземь и умчался в боярские хоромы.
— Жди! — крикнул старший со стены. — И учти, чинить ворота тебе!
Тот, на вороном равнодушно махнул рукой. Разберёмся.
Сам Длинноус, Туго, его воевода, щурястый крепыш с глазами-щёлками и кудлатой головой и дозорный десяток, все в полной справе, с оружием выкатились за пробитые ворота и остановились, не доезжая до «гостя» шагов пяти.
— Эй ты, чего хотел? — рыкнул Туго.
— Поговорить.
— Говорить он хочет, — воевода глумливо замахнулся плетью. — На ноги вздёрнись, тварь! На ноги, я сказал!
Замотанный медленно потянулся вставать. Встал.
— Теперь можно?
— Кто такой, пёс приблудный?
Замотанный пожал плечами, поднял руки, прихватил тканину на лице за кончик и медленно потянул в оборот головы, разматывая.
— Я Безрод.
— Твою м-мать, — оскалился Длинноус, а Туго медленно поднял руку и растопырил пятерню — знак дружинным: стрелы клади на луки, а как отмахну, вали гада.
— Ну? — хозяин терема презрительно плюнул под ноги. — Виниться приехал? Больше не будете воровать? Таиться? Скрытничать?
Безрод будто не услышал, достал из поясной мошны орехов, взялся колоть, да в рот кидать.
— Зачем Большую Ржаную спалил?
— Что? — Длинноуса от наглости сивой образины аж перекосило, он спрыгнул с коня, быстро покрыл те пять шагов и под остерегающий крик Туго, схватил Безрода за грудки. — Ты спрашиваешь, почему я спалил деревню? Вы там совсем окабанели? Расчувствовались?
Рубцеватая тварь в глаза не глядела, пялился то ли в брови, то ли в лоб, в общем поймать его взгляд боярин не мог, как ни старался, но его зенки… странные какие-то. Совсем недавно
