меня?
Они покачали головами.
— Там был… — начал он и задумался, — большой осколок, похожий на зеркало, разбитое, но часть рамки, украшенной резьбой превосходной работы, сохранилась. Они… ганты… вложили его в мои руки. — Он поднял ладони, чтобы показать начавшие заживать порезы. — Как только зеркало оказалось у меня, я почувствовал холод, шедший от пальцев к голове. Затем часть существ стала покрывать меня своей липкой рвотой. — Он сделал глубокий вдох, но не смог сразу продолжить.
Несколько мгновений он молча сидел со слезами на глазах.
— Ты не должен говорить, Тиамак, — сказала Мириамель. — Во всяком случае, не сейчас.
— Или просто расскажи, как они сумели тебя поймать, — вмешался Изгримнур. — Если эта история не такая страшная.
Вранн опустил голову.
— Они поймали меня так легко, словно только что вылупившегося краба. Сразу три ганта прыгнули на меня с деревьев. — Он быстро поднял взгляд, словно это могло повториться. — И пока я боролся с ними, подбежала еще дюжина, и они без усилий со мной справились. О, они очень умны! Они замотали меня лианами, как мы с вами связали бы пленника, хотя они не знают, что такое узлы. И все же они так сильно затянули путы, что я не мог высвободиться. Потом они попытались поднять меня на деревья — вероятно, я оказался слишком тяжелым, и они выволокли плоскодонку на берег. А потом понесли меня в гнездо. Я не знаю, сколько раз я мечтал, чтобы они меня убили или хотя бы лишили сознания. Когда тебя живьем тащат через темное место, где полно щелкающих существ!.. — Ему пришлось сделать паузу, чтобы немного прийти в себя.
— То, что они сделали со мной, еще раньше они сотворили с Молодым Могаибом. — Он кивнул в сторону другого вранна, который лежал на земле рядом с ним, все еще погруженный в лихорадочное беспамятство. — Я думаю, он еще жив только из-за того, что пробыл там недолго: может быть, они посчитали его не слишком полезным инструментом, в отличие от меня. В любом случае им пришлось освободить его, чтобы передать осколок зеркала мне. Когда Могаиба тащили мимо меня, я его позвал. Он был наполовину безумен, но услышал мой голос и ответил. Тогда я его узнал и крикнул, что моя лодка все еще на берегу и ему следует бежать, если он сумеет до нее добраться.
— Ты сказал ему, чтобы он постарался нас найти? — спросил Кадрах. — Нам всем невероятно повезло, если он пытался это сделать.
— Нет, нет, — ответил Тиамак. — Прошло всего несколько мгновений. Однако я надеялся, что, если он освободится и доберется до нашей деревни, он вас там найдет. Но даже в этом случае я хотел, чтобы вы знали, что я от вас не сбежал. — Он нахмурился. — И я не мог надеяться, что кто-то придет за мной в гнездо…
— Хватит, — быстро сказал Изгримнур. — Что они с тобой делали?
Теперь Мириамель уже не сомневалась, что герцог не хотел вспоминать, как они пытались решить, что делать дальше, и едва не улыбнулась. Как будто кто-то мог усомниться в его доброй воле и отваге! И все же после того, что он сказал о Кадрахе, Изгримнур мог стать чувствительным к подобным вещам.
— Я не до конца уверен. — Тиамак прищурился, словно старался снова что-то увидеть. — Как я уже сказал, они… вложили зеркало в мою руку и покрыли меня своими выделениями. Ощущение холода становилось все сильнее. Я думал, что умираю — задыхаюсь и замерзаю одновременно! А потом, в тот момент, когда я уже не сомневался, что делаю последний вдох, произошло нечто странное. — Он поднял взгляд и посмотрел Мириамель в глаза, как будто хотел убедиться, что она ему верит. — У меня в голове начали возникать слова… нет, не так. Слов вообще не было, только… видения. — Он помолчал. — Как будто распахнулась дверь — кто-то нашел вход в мою голову, и в нее ворвались чужие мысли. Но, что хуже всего, они… не имели ничего общего с человеческими.
— Не были человеческими? Но как ты это понял? — Теперь его рассказом заинтересовался Кадрах, который наклонился вперед, не спуская внимательных серых глаз с Тиамака.
— Я не могу объяснить, но… представьте, что вы услышали со стороны деревьев пронзительный крик красного остроклюва, вы ведь точно знаете, что это не человеческий голос. Так и я уверен, что в голове человека никогда не возникали подобные мысли, холодные, медленные, терпеливые и настолько полные ненависти ко мне, что я сорвал бы собственную голову с плеч, если бы мог пошевелиться. Прежде я не верил в Тех, Кто Выдыхает Мрак, теперь верю. Это было уж-жасно.
Тиамака трясло. Мириамель протянула руку, чтобы закрыть плащом его плечи. Изгримнур нервно подбросил в костер несколько щепок.
— Быть может, ты рассказал достаточно, — проговорила Мириамель.
— Я почти з-закончил. П-простите меня, но мне трудно разжать з-зубы.
— Вот, — сказал Изгримнур, довольный тем, что у него появилась возможность что-то сделать. — Мы передвинем тебя поближе к огню.
Когда они перенесли Тиамака, он продолжал:
— Я частично осознавал, что говорил как гант, хотя не чувствовал этого. Я ощущал, что в голове у меня поселились ужасные, сокрушительные мысли, и я произносил их вслух, но они слетали с моих губ в виде щелчков и жужжания, которые издают мерзкие существа. И, удивительное дело, они имели смысл — у меня возникло страстное желание говорить и говорить, рассказать о мыслях холодного существа, пробравшегося в мою голову, чтобы ганты их поняли.
— Какие именно мысли? — спросил Кадрах. — Ты можешь вспомнить?
Тиамак нахмурился.
— Кое-что могу. Но я уже говорил, что слышал не слова, — те мысли не имели ничего общего с тем, что думаю я или вы, и мне трудно рассказать, что я помню. — Он вытащил руку из складок плаща, чтобы взять чашку с чаем из желтого корня. — На самом деле у меня в голове проносились видения… просто картинки: ганты покидают болота и врываются в города, тысячи и тысячи, так мухи слетаются на сахар. Они… стекались со всех сторон и пели своими гудящими голосами песню силы, еды и бессмертия.
— Так вот что… холодное существо старалось им сказать? — спросила Мириамель.
— Да, наверное, — ответил Тиамак. — Я говорил как гант, видел то, что видели они, — и это также было ужасно. Да хранит меня в будущем Тот, Кто Всегда Ступает по Песку, от подобных картин! Их мир выглядит каким-то разорванным и перекошенным, в нем существует лишь два цвета: красный как кровь и черный — смолы. И еще мерцание, словно все покрыто жиром или ты смотришь на происходящее сквозь воду. И… мне трудно
