— И кто же это? — с неподдельным интересом спросил Убар Эрвиш.
— Раб, который часто подавал вино моему отцу. Я пообещал, что если он скажет, что Тайвиши заплатили ему за отравление, его оставшейся на свободе семье в Сэфтиэне, дадут землю и пять тысяч литавов.
— Если господина убил раб, то казни подлежат все домашние рабы. Таков закон, — с явным любопытством проговорил Мицан Литавиш.
— Я знаю. И я пойду на это во имя отмщения и светлой памяти моего отца. Это жертва, которую я должен принести.
— Ну что же, и вот наш юный господин Ягвиш прерывает выступление и обвиняет молодого щенка в убийстве своего досточтимого родителя, — Кирот налил себе вина, кинув в него ложку меда и веточку мяты.
— И тогда и другие алатреи выдвинут свои обвинения. — Лиаф Тивериш поднялся и заложив руки за спину, начал шагать вокруг стола, словно бы уже находился перед собранием старейшин. — Его обвинят сразу и во всём. В незаконной войне, что велась лишь под предлогом личной наживы и вопреки желанию государства. В расправе и казни, учинённой над Аравеннами, в порабощении гостей города, в убийствах этриков и палагринов, в порче и уничтожении имущества граждан, в препятствии торговли и осквернении священных памятников…
— Погоди, погоди-ка, — перебил вещателя заинтересовавшийся Кирот. — Какие ещё священные памятники ты нашел в Аравеннах? Это же всегда была гнилая дыра, от которой говном на полгорода несло.
— Даже среди всей той гнили и упадка, возвышались статуи могучих героев старины, что были разбиты и сброшены с постаментов. Святая память наших благородных предков была посрамлена и поругана в кровавом безумстве, что учинил сей преступник!
— Пха! — только и нашелся, что ответить хозяин дома.
Такого обвинения даже он придумать бы не смог. Да что там. Великие горести, да даже сам Сардо Циведиш, сам Харманский змей, не додумался до такого. Все-таки недурной им достался новый вещатель. Совсем не дурной.
Лиаф Тивериш отлично вживался в свою новую роль. Он смаковал каждое слово и звук своего голоса. Он упивался ими почти так же, как Сардо Циведеш во времена молодости. Да и сам, медленно но верно, начинал походить на Харманского змея. В одежде Тивериш стал избегать показной роскоши, отдавая предпочтение простым и скромным вещам. Он похудел и даже немного вытянулся. Порою даже казалось, что Сардо не просто подыскал себе замену, но получил новое тело и новую жизнь в этом человеке. И эти перемены замечали уже все вокруг. Неясным пока было лишь одно: смог ли Харманский змей передать новому вещателю свою волю и проницательность.
Кирот вспомнил, как много лет назад, когда Тайвиши только начали подминать под себя страну и город, этот странный аскет первым почувствовал новую угрозу. Тогда мир между партиями, достигнутый в тяжёлой и кровопролитной войне, что друг с другом, что с всевозможными повстанцами, казался всем благом. Ужасы затяжной смуты, наконец, отступали, и раны, нанесенные государству, только-только начинали затягиваться. Теперь лязг железа в полях, был лязгом серпов и молотилок, по дорогам шли путешественники и торговцы, а не маршировали солдаты, а дикари носили железо в виде оков и ошейников, а не потрясали им, вламываясь в дома своих вчерашних хозяев.
Страна вкушала долгожданный мир и старые споры, так и не решенные за годы минувшие с падения Арвишей, теряли свою былую важность. Синклит или народные собрания. Роль сословий и доля положенной им власти. Вопросы веры и почитания богов. Положение этриков и иноземцев. Всё это больше не гнало людей на поля сражений. И между полным доспехом и полным сундуком, люди выбирали последнее.
Да и Шето Тайвиш, как-то неприлично быстро обраставший властью, хотя и был алетолатом и активно расширял участие палинов, всё же совсем не спешил созывать народные собрания и передавать им власть. Они предлагал полумеры. Баланс, рожденный компромиссом. И это, казалось, устраивало всех.
Да что там, сам Кирот тогда скорее тяготел к подобным решениям и политике. Его семья жила больше работорговлей, чем земледелием и войной, хотя и не желала это признавать, упрямо держась на словах за «старую добродетель». Они были такими же как и Тайвиши. Дельцами. И сам Кирот, чья молодость прошла в Вулгрии, из которой он выжимал все соки, дабы поток рабов не прекращался, не то чтобы сильно отличался от Шето, что занимался фамильным делом в Барле. Поначалу он симпатизировал этому молодому и не успевшему превратиться в груду жира политику, с которым зачастую находил куда больше общего, чем с выжившими из всякого ума лицемерами, державшими власть в его партии.
Окружавшие его алатреи были сплошь ленивы и заносчивы. Они, захватившие много поколений назад обширные земли, теперь кичились военными подвигами предков и жили на вечно падающий доход, поддерживать который умели лишь вытягивая из государства откровенно грабительские контракты. На их фоне бойкие и живые Тайвиши, казались весьма и весьма симпатичными. Да и восстановление после череды восстаний и смут, точно было благом.
Вот только Сардо Циведиша они не убедили. Этот горячий аскет первым понял, куда дует ветер и начал обвинять их в тирании и желании скупив государство, превратить его в свою личную вотчину. Он, выступая в Синклите и даже выходя на площади и вещая толпе, говорил о коррупции, интригах и развращении которые источал Первый старейшина. Поначалу от него отмахивались. Он казался почти что сумасшедшим. Голосом войны и новой разрухи. Но чем больше он говорил, тем чаще подтверждались его слова. И вскоре его научились слушать. Да так внимательно, что избрали вещателем алатреев. И уже в этой роли он показал всем свою истинную силу.
Он стал не просто голосом партии, но голосом духа Древнего Тайлара, выражением которого всегда желал видеть алатреев. Даже если сами они видели себя иначе. Он почитал партию как стража традиций, чистоты, умеренности и мужества. И его речи умели будоражить кровь. Они заставляли тебя поверить, что ты лучше, чем есть на самом деле. Что ты не просто развращённый привилегиями наследник хапуг, а благородный. Что ты — кровь и дух государства. А ещё, его речи неплохо портили жизнь Тайвишам. И за это он в итоге и поплатился, отдав самое ценное, что у него было. Свой голос. Вот только дух его пламенной ненависти, оторвавшись от отрезанного языка, уже вовсю обживался в новом теле. В его первом и, вероятно, последнем ученике.
— Но и это не всё! — улыбнулся Лиаф Тиверш. — Самым весомым из наших обвинений станет жажда установления тирании. Это обвинение я выдвину сам, и речь моя расскажет всем, как род из Барлы, скупив и украв нашу страну, решил натянуть на плечи царскую порфиру.
— А пока многоуважаемый Лиаф Тивериш будет всё это говорить, наши люди быстренько окружат Синклит, городскую коллегию, палаты и Лазурный дворец в придачу. Я прав, господин Эрвиш? — с улыбкой произнес Мицан Литавиш.
— Верно, — кивнул старый полководец
— Тогда завтра всё и свершиться, — хлопнул себя по ляжкам Кирот.
— Нет, не всё! Пока голова этого щенка не будет красоваться на копье, ничего не свершится и ничего не будет закончено! — взвизгнул Ягвиш.
Ох, как бы Кироту хотелось увидеть её там же. Увидеть этот искажённый гримасой боли и смерти рот, растянутый трупным разложением и птиц, что уже слетелись поживиться мертвечиной. Он бы многое отдал за такое. Очень многое. Но даже для Кирота подобный вид был непозволительной роскошью.
— Тэхо, я понимаю твою боль, но мы уже обо всём договорились. Лико позволят покончить с собой, как того требует традиция.
— И что, мы позволим ему уйти из жизни так просто? Ему? Тому, кто несёт ответственность за смерть моего отца?
— В смерти твоего отца повинен Шето.
— Лико его сын! Он глава рода! А глава рода несет ответственность за деяние всех его членов! Я хочу, чтобы его подвергли позорной казни! Хочу, чтобы с него содрали кожу или воткнули в него кол, а всю родню лишили гражданства и изгнали!
— Но так мы поступать не станем. Нам не нужна война Тэхо. Нам нужен мир. Наш мир.
