И только самые близкие к Конану люди — оруженосцы, два-три пажа и немногие оставшиеся в живых друзья и соратники знали, что от усталости или волнения пальцы на левой руке короля начинают мелко дрожать. Даже в старости Конан остался верен себе — он не потерпел бы, чтобы кто-то заметил в нем признаки слабости или телесной немощи. Старые раны, на которые в пору безумной молодости варвар не обращал внимания, теперь начинали тяготить стареющего гиганта. Но слабело лишь тело, неистовый дух киммерийца оставался прежним, и даже не боящийся ничего на свете, сын его — Конн не смел двинуть мускулом на лице, глядя, как отец прячет искалеченную ванирской палицей руку под плащом — без сомнения Конан пристукнул бы любого, рискнувшего открыто ухмыльнуться при виде его наивных уловок.
А с того времени, как ушла на Серые Равнины королева Аквилонии — Зенобия, некогда признанная первой красавицей хайборийского мира, все чаще долгие тягостные размышления киммерийца стали прелюдией для внезапных вспышек ярости или, напротив, — длинных периодов черной хандры, со временем становившихся все продолжительнее и беспросветнее. В Тарантии знали, что могут значить подобные вздохи, и страшились их, словно предгрозовых молний. Вот и теперь паж поспешил выскочить из палатки, провожаемый новым вздохом, вырвавшимся из все еще могучей груди великана.
Перед входом переминался с ноги на ногу десятник. Пожалуй, если бы этому молодому вояке предстояло войти в логово жуткого тролля-людоеда из местных горских легенд, он шагнул бы смелее, чем сейчас.
Лев Аквилонии одряхлел, но все еще оставался самым грозным владыкой на просторах Хайбории. Легенды о его подвигах слышали в детстве даже те, кто теперь стал седым ветераном, и те, кто только сменил деревянный меч на первый боевой, — и это заставляло трепетать сердца служивых в маленьком пограничном гарнизоне на окраине его огромной империи.
Десятник с немой мольбой посмотрел на нагло ухмыляющегося пажа, перевел взгляд на неподвижных телохранителей государя, еще раз оглядел замершие шеренги выстроенных по тревоге латников и сделал шаг. Потом шагнул еще и еще. Очутившись внутри палатки, офицер с ужасом почувствовал, что грудь его распирает, словно кожу на пиктском барабане, внутри что-то глухо и чересчур громко бухает, а горло вот-вот разорвет.
Громадная темная фигура на стуле вздрогнула и слегка шевельнулась, раздался оглушительный храп, и тогда до перепуганного десятника дошло, что от волнения он так стиснул зубы, что просто не может дышать, и с облегчением выдохнул воздух.
Спящий король глухо заворчал, словно и впрямь был троллем-людоедом, умявшим целую деревню и прикорнувшим над грудой дымящихся костей. Офицер замер, не зная, что делать. Сзади неслышно появился паж, осторожными шагами направился к королю и накрыл плащом. Тут офицер стал свидетелем жутковатой сцены — не успел плащ, мягко шурша, опуститься на согбенные плечи дремлющего старика, как рука Конана стремительно рванулась, оплела запястье пажа и с хрустом вывернула его. С еле слышным стоном юноша упал на одно колено, даже не помышляя о том, чтобы вырваться, — киммерийская лапа держала его, словно капкан. А король, видимо, еще не проснулся окончательно. Но вот глаз его из-под опущенного века резанул по комнате, остановился на бледном от боли лице пажа и потух — капкан разжался. Раздалось еле различимое бурчание:
— А, это ты… пшел вон, щенок, не то велю в масле сварить…
Юноша поднялся, разминая пострадавшую руку, аккуратно поправил на плечах господина плащ и направился к выходу. Для него, видимо, все происшедшее было делом привычным. По дороге слуга короля поманил офицера пальцем, указал рукой на валяющийся на полу ржавый меч, глазами — на вновь начавшего храпеть Конана и вывел офицера из палатки. Ткнув пальцем в сторону строя ратников, меланхолично промолвил:
— Еще у кого такое увидит… — и, безнадежно махнув рукой, направился расседлывать черного скакуна грозного аквилонского владыки.
Десятник сдавленно прохрипел команду, и строй рассыпался. Удалившись от командирской палатки на безопасное расстояние, воины судорожно драили клинки, потуже натягивали луки, лихорадочно носились в поисках нового древка для копья, взамен треснувшего, ладили разболтавшиеся кольца кольчуг. Несчастный десятник, благодаря, едва ли не во весь голос, Митру, пославшего ему отсрочку, лично выпроводил из лагеря всех маркитанток и девиц известной профессии. Затем отправил команду в ближайший лес за хворостом, ибо запас для сигнальных костров, понятное дело, давно растащили для обогрева нерадивые часовые. Под конец, едва не сбившись с ног, он, удостоверившись, что коронованная особа все еще изволит почивать, помчался проверять все посты и дозоры вблизи лагеря. Наорав на дозорных, поотбирал у них кости и баклаги.
В секрете, притаившемся в укромной каменной норе, прямо над еле заметной тропинкой, что вела в немедийские земли, он застал командира заставы. Тучный капитан был занят тем, что частил почем зря двух помрачневших арбалетчиков, привычно делающих вид, что несут они службу, не жалея живота своего, и с сожалением разглядывал измочаленный кнутик с витой серебряной рукояткой (состояние кнутика говорило о том, что распоряжение Конана насчет старших в дозорах капитан выполнил старательно, может даже с излишним рвением). Толстяк при этом, не переставая, потирал поясницу, равно как и место пониже ее.
— Как вы, мой господин? — спросил десятник, дыша, словно загнанный олень.
— Тебя когда-нибудь пинал в задницу горный тролль? — зло спросил капитан.
— Понятно, — сказал офицер. — Вы не появляйтесь пока, если что — я пришлю оруженосца.
— А как он?
— Спит.
— Как так спит? — ошарашено спросил капитан и попытался сесть на камень. Но тут же вскочил, а небеса получили еще одну порцию богохульных солдатских слов, и — Митра свидетель — не последних в этот суетный день.
— А так: объявил построение и — в лежку. Хвала светлым богам — я успел все подготовить к смотру. Все, бегу, бегу.
И устремился назад. На обратном пути десятник все пытался уяснить: зачем это главе сильнейшей из хайборийских держав сломя голову мчаться в Митрой забытый гарнизон? Тут и наместника-то провинции видали лишь разок, пару десятилетий назад, во время большого конфликта с Немедией, да и то — мельком.
«Неужели из-за паршивых разбойников с Совиной Горы?» — с ужасом промелькнуло в его голове. Вот и дождались. А я говорил капитану: еще по весне надо было всех их выкурить из каменных нор, и шкуры — на барабан. Дождались! Сам король пожаловал».
