Конн шагнул вперед и попытался взять коня под уздцы и сказать что-то гневное, но расслышав следующие слова старца, сказанные сквозь еле приоткрытые губы, пропустил его:
— Сегодня мы потеряли не только королеву…
Отстегнутые пустые ножны упали на землю, под ноги Конна, и Троцеро поехал прямо сквозь толпу придворных, словно не видя их. Пестрая стая раздалась в стороны с возмущенными возгласами, а Конн все стоял, зачарованно глядя на перевязь.
Старик ехал по площади перед дворцом, где, отдавая последнюю дань супруге короля, замерли сверкающие стальные шеренги гвардии. Молодой ее командир, выходец из Бритунии, находился рядом со своим кумиром — Конном, а все старшие офицеры — среди придворных, перешептывающихся на аллее, ведущей к мавзолею.
Когда ссутулившийся в седле Троцеро поравнялся с первой шеренгой Черных Драконов, стоявший с краю воин, седой ветеран, рванул из ножен меч и хриплым каркающим голосом отдал команду. Вначале крик подхватила лишь старая гвардия, затем, разобравшись, кому отдаются почести, заревела вся площадь.
«Слава! Слава! Слава! Митра Непобежденный! Слава!» — клич, облетевший бесчисленные поля сражений окреп и гремел теперь, словно трубы в Последней Битве Мира.
Троцеро даже не повернул голову. Аккуратно перебирая копытами, смирная лошадка, едва сдерживаясь, чтобы не шарахнуться ото всех сторон протягиваемых мечей и копий, донесла полководца до арки, и он пропал из виду своего воинства. Граф неспешно доехал до городских ворот, а затем мелкой рысью направил лошадь на юг, в Пуантен, вон из столицы.
Конн ринулся по аллее, расталкивая придворных, помог отцу подняться со ступеней и повел его прочь от скорбного места.
С того самого дня и началась черная меланхолия. Ничего не могло рассеять тоску короля: ни роскошные травли зверей в охотничьих парках в окрестностях столицы, ни рыцарские турниры. По велению государя разогнали всю свиту фрейлин Зенобии, служившую некогда истинным украшением Тарантии и утехой гвардейцев. Услышав в дворцовых коридорах веселый смех или даже шорох бальных платьев, Конан на миг оживал, но затем лицо его застывало в маске такой жажды убийства, что Конн счел за благо удалить ветреных красоток подальше от стремительно дичающего старика.
Потом наступила очередь пиров и застолий, в которых еще недавно киммериец бывал главным заводилой и поражал окружающих умением выпить, не пьянея, кувшин-другой вина. Теперь же он угрюмо цедил весь вечер стаканчик слабенькой немедийской кислятины, кривясь при взрывах хохота, которым дюжие гвардейцы, хлебнув лишку, встречали выходки придворных шутов и записных тарантийских острословов. Просидев трапезу в гробовом молчании, король тяжко вздыхал, поднимался, сметая на пол нетронутые блюда с некогда любимыми грубыми яствами, и удалялся в свои покои.
От Военных Советов Конну пришлось отца мягко отстранить, благо киммериец и не сопротивлялся. Это пришлось сделать после того, как король, откровенно дремавший при обсуждении дел в краю боссонцев, вдруг встрепенулся и отдал командирам столичных полков несколько энергичных и бессмысленных приказов, даже не взглянув в сторону озадаченно перешептывающихся полководцев.
Конн в это время отсутствовал во дворце, стараясь вызволить из добровольного заточения Троцеро, а въезжая в столицу, заметил подозрительную тишину в казармах Черных Драконов. На его вопросы придворные лишь разводили руками и указывали на Конана, неподвижно сидевшего перед камином в Зале Советов. Закончилась королевская затея большими жертвами — кавалерийские полки ускоренным маршем выдвинулись в Боссонские Топи и, не имея общего командования, углубились в коварные Пиктские Пустоши. Посланные Конном сотники собрали все отряды следопытов и лучников пограничных наместников, но только на вторую седмицу, после изматывающих боев с вечно ускользающим противником, смогли вырвать из пасти лесных демонов сильно потрепанные, поредевшие полки латников.
На упреки сына Конан лишь зевнул и велел выгнать из Совета слабоумных ублюдков, «не обеспечивших прикрытие легкими войсками бронированного клина».
— Впрочем, я не очень помню, в чем был замысел… — проговорил король, зябко кутаясь в меховую мантию. — Наверное, надо было выйти к морю… Да, великое западное море… Простор, воля, кровавые схватки, жаркое солнце…
Голова киммерийца склонилась на грудь, и он захрапел, оставив Конна в полной растерянности и с нехорошими подозрениями в душе. Военные Советы с тех пор проводились без короля.
Хандра была долгой, затем она сменилась неожиданным буйством.
Как-то раз паж в сопровождении телохранителей и оруженосцев вошел поздним утром в опочивальню короля. Это само по себе могло изрядно удивить былых соратников Конана — некогда верный своим варварским привычкам, киммериец и после кровавой битвы, и после утомительного марша или изнурительной попойки вскакивал с первыми лучами солнца. Затем, непременно самолично облачившись, будил задремавших караульных и слуг пинками и зуботычинами. С некоторых пор порядки в покоях государя сильно переменились.
На крики пажа примчалась половина дворцовой стражи, немедленно послали за наследником. Полный самых мрачных предчувствий, Конн вбежал в королевскую опочивальню и увидел лишь распахнутое окно. Розовый куст внизу был совершенно смят могучим телом Конана, которое обрушилось в самую его сердцевину со второго этажа. Часовой, прибежавший на шум и попытавшийся поинтересоваться у отряхивающейся от лепестков и комьев земли августейшей особы причиной столь ранней прогулки, получил приказ отправиться в караулку и удавиться. Киммериец прошел на конюшню и, обнаружив, что парочка стражников распивают пиво вместе с помощником конюха в подвальчике, из непонятного озорства захлопнул дубовую дверцу и подпер ее вывороченной из земли мраморной урной, вывел своего коня… а далее следы короля терялись в лабиринте столичных улочек.
Конн задумчиво поглаживал с трудом водруженную на место двумя королевскими телохранителями урну и размышлял, как отразится на последующих событиях то, что отец при, несомненно, начавшемся помутнении рассудка все еще весьма крепок телом.
Дознаватели мастера Хриса, поднятые по тревоге, вместе с дворцовой стражей в течение трех дней разыскивали короля. Но в знакомстве со злачными местами Тарантии с Конаном вряд ли могли потягаться даже лучшие ищейки Железной башни. Они шли по следу, перетряхивая кабаки, воровские притоны и дома терпимости. И потом, Конан оставался все еще легендарным Конаном в глазах столичных жителей, и у него не было шансов долго блуждать по городу, не привлекая внимания никого из своих подданных.
