— Поберегите ваши проклятия, мой добрый Дионус,— сказал он.— Стражник лишь выполнял свой долг, и я знаю это. Я возвращался с одного очень непринужденного праздника и шел пешком, чтобы проветриться. Но что это? Митра! Смерть?
— Да, милорд,— ответил префект,— У нас имеется подозреваемый, и, хотя его вина кажется Деметрио сомнительной, ему не избежать кола.
— Ярко выраженный висельник,— пробормотал юный аристократ с отвращением,— Как можно сомневаться в его виновности? Я еще никогда не видел такой гнусной физиономии!
— Но ты смотрел на меня весьма охотно, ты, немедийская собака! — зарычал Конан,— Когда ты нанимал меня, чтоб я украл для тебя заморанский кубок! Праздник? Ха! Ты прятался в тени и ждал, чтоб я передал тебе добычу из рук в руки. Я не выдал бы тебя, если бы ты не почтил меня подобными выражениями. А теперь расскажи этим псам, как ты видел, что я забираюсь на стену, после того как стражник сделал свой последний обход, чтоб они знали, что у меня совершенно не было времени убивать эту жирную свинью.
Деметрио наблюдал за Азтриасом, который делал вид, что не замечает этого.
— Если то, что он говорит, правда, милорд, то он не может считаться убийцей, а мы можем без дальнейших проволочек перейти к делу о краже. Киммериец заработал десять лет принудительных работ за взлом, но, если вы замолвите за него доброе слово, мы найдем возможность для организации побега, и никто, кроме нас, об этом не будет знать. Я хорошо понимаю, вы не первый молодой аристократ, который пытается воспользоваться подобным средством, чтобы облегчить себе бремя карточных долгов или еще чего-то в том же роде, но вы можете рассчитывать на нашу скромность.
Конан выжидающе посмотрел на молодого аристократа, но Азтриас пожал узкими плечами и приложил холеную белую ладонь к губам, скрывая зевок.
— Я не знаю его,— заверил он,— Он рехнулся, утверждая, что я его нанял. Пусть получит на всю катушку. Спина у него крепкая, работа на руднике пойдет ему на пользу.
Конан содрогнулся, словно наступил на гадюку. Глаза его сверкнули. Стражники предусмотрительно схватились за свое оружие и позволили себе расслабиться только тогда, когда киммериец опустил голову, словно в немом разочаровании. Арус не мог понять, наблюдает ли он за ними из-под густых черных бровей.
Варвар ударил без предупреждения, как кобра. Меч его блеснул при свете свечей. Азтриас зашелся в крике, который замер, когда голова его слетела с плеч, разбрызгивая кровь, и лицо застыло, словно белая маска ужаса.
Деметрио вынул кинжал и занес его, собираясь нанести удар. Как кошка, Конан развернулся и размахнулся, собираясь вонзить острие меча в тело инквизитора. Инстинктивное движение, которое сделал Деметрио, пытаясь ответить на удар, только ускорило движение клинка. Он вошел в бедро. С криком боли Деметрио упал на колени.
Конан не собирался останавливаться. Поднятая Диону-сом пика спасла голову префекта от удара, который бы ее, несомненно, раздробил. Пика слегка повернулась, когда на нее обрушился клинок, поверхностно задела голову и отрубила ухо Дионуса. Потрясающая быстрота варвара парализовала стражников. Половина из них осталась бы лежать на полу, если бы дородный Постумо, скорее удачливый, чем ловкий, не схватил бы киммерийца за ту руку, в которой он держал меч. Левая рука Конана с высоты обрушилась на голову стражника, и Постумо выпустил его, прижимая ладони к кровавой дыре, где только что был его глаз.
Конан отскочил и остался стоять вне досягаемости направленной на него пики. Так он вырвался из кольца своих врагов. Арус поспешно склонился над своим арбалетом, заряжая его. Сильный удар в живот опрокинул его на пол, где он скорчился, хрипя, с позеленевшим лицом. Конан ударил его пяткой по губам, и ночной сторож снова закричал от новой боли.
Вопль, от которого кровь застыла в жилах, донесся из той комнаты, куда Постумо швырнул секретаря. Через шелковые занавеси входа, шатаясь, выбрался Промеро. Его сотрясали рыдания, и слезы катились по бледному лицу, капая с дрожащих губ.
Все, пораженные, уставились на него: Конан с окровавленным мечом в руке; стражники с поднятыми пиками; Деметрио, который корчился на полу, пытаясь остановить кровь, хлеставшую из раненого бедра; Дионус с рукой, прижатой к обрубку уха; Арус, который со стоном выплевывал выбитые зубы; даже Постумо прекратил завывать и обратил к нему уцелевший глаз.
Качаясь на ходу, Промеро добрался до коридора и рухнул перед ними на пол. Между пронзительным отрывистым хохотом, совершенно обезумев, он прохрипел:
— У бога длинная рука! Ха! Ха! Ха! Чертовски длинная!
Он коротко, жутко содрогнулся, замер и невидяще уставился в потолок.
— Мертв! — удивленно шепнул Дионус.
Он забыл о своей собственной боли и о варваре, который стоял так близко к нему со своим окровавленным мечом, и склонился над трупом. Через некоторое время он снова выпрямился. Глаза его вылезли из орбит.
— Ни одного, ни малейшего ранения. Митра! Что там, в комнате?
Ужас охватил всех, и люди с воплями помчались к воротам. Стражники побросали пики и начали рваться на улицу одновременно, так что при ретираде не обошлось без увечий. Арус последовал за ними, а полуослепший Постумо ковылял за ним и просил не бросать его одного. Он вцепился в стражников, но они оттолкнули его на пол и в страхе пробежались по нему. Он пополз вперед. Последним спасался Деметрио, все еще прижимающий плащ к сильно кровоточащей ране. Стражники, кучер, ночной сторож и инквизитор, раненые и уцелевшие,— все они спешили с криками на улицу, где стража, наблюдавшая за замком, была немедленно охвачена паникой и, не задавая лишних вопросов, ударилась в бегство.
* * *
Конан стоял в коридоре один, рядом с тремя мертвецами. Он поудобнее взял меч и направился в таинственную комнату. Дорогие шелковые занавеси покрывали стены, шелковые подушки и обтянутые шелком диваны повсюду стояли в изобилии. Из-за тяжелой позолоченной ширмы на киммерийца смотрело лицо.
Конан остолбенел, преисполненный удивления перед холодной классической красотой этого лика, подобного которому он никогда еще не видел среди смертных. Ни слабость, ни сострадание, ни жестокость, ни доброта, ни какое-либо иное человеческое чувство не отражались в этих чертах. Этот лик мог бы быть маской бога, созданной рукой художника, если бы в нем не угадывалась жизнь —ледяная, чужая жизнь, какой Конан никогда не знал и постичь которую был не в состоянии. Он мимоходом подумал, какого скульптурного совершенства должно быть тело, спрятанное за ширмой, если лик блистает такой неземной красотой.
Но он мог разглядеть только изящной формы голову, которая слегка покачивалась из стороны в сторону. Полные губы раскрылись и выговорили одно-единственное слово, звенящее и вибрирующее, как колокольчик скрытого джунглями храма в далеком Кхитае. Оно принадлежало чужому наречию, забытому еще до того, как царства людей поднялись в своем блеске и величии, но Конан знал, что оно означало: «Подойди!»
