— Может, чашку ти? — продолжил старик, присаживаясь рядом.
— Нет… Спасибо.
— Ну ладно… Раз ты такой нетерпеливый, тогда начнем.
Приготовившись к неведомым мучениям, Олар внутренне сжался.
— Ну вот… А говорил, не будешь бояться, — бодрым тоном произнес незнакомец. — Сядь-ка поудобней и не волнуйся. Больно не будет. Тебе просто надо вспомнить, вспомнить то, что впервые увидели твои глаза, вспомнить то время, когда был младенцем.
Как ни пытался проникнуть Олар в самые глубины памяти, где скрыты первые воспоминания, кроме лиц родителей, их голосов, ничего представить не мог.
— Ну ладно, — через некоторое время продолжил старик. — У тебя были любимые игрушки?
— Как у всех. Шары, кукла… Да, деревянный золотой младенец. Мне сделал его отец…
— Ну вот, тогда представь младенца…
Олар снова закрыл глаза. Кукла, младенец, вырезанный из золотой древесины какого-то редкого дерева отцом Олара, известным во всем Коронате ваятелем. Он вспомнил, как катал куклу, удивительно напоминающую самого мальчика, по зеленому пушистому ковру в игрушечной тележке, как укладывал ее в свою постель.
И чем больше вспоминал Олар, тем более живым становился младенец. Его движения стали плавными, а тело наполнилось внутренним светом. Вот он распахивает дверь, уходит за порог… И прямо от поворота начинается лестница. Лестница туда, где сверкает в радужных лучах Артан, и навстречу младенцу летят золотые драконы, и открываются перед ним ворота чудесного города, а внизу, на земле, идет нескончаемая битва: мелькают пестрые боевые флаги, сверкают доспехи, беззвучно крутятся урры. Вдруг Олар увидел, что это уже не воины, а столик с цветными флакончиками Нинеи, но и столику суждена была недолгая жизнь. Постепенно перетекая, он превратился в диковинный южный цветок, и Олар увидел Нинею, вот она встает, потягивается, и солнечные пятна остаются на ней, потому что это уже не она, а грациозная кошка, крадущаяся по джунглям, нет, уже и не кошка, а луч Таира, преломленный в струе падающей воды и пляшущей на деревьях, кружащихся в бесконечном танце…
Павул вновь проснулся и вновь долго лежал, не открывая глаз, пытаясь сохранить в памяти видение. «О Боги! Как чудесно все вокруг. Нужно было тридцать лет смотреть сны, чтобы понять это! Как чудесны сны, как чудесно пробуждение и явь, какая бы она ни была! Теперь ты дважды рожденный, Олар! И пусть имя твое останется моей тайной, тайной Павула…»
НИКИТ
«Беден день сегодняшний событиями, но радует меня эта бедность, ибо с нею входит наша жизнь в привычное русло. Однако Асионе в привычное русло войти столь же трудно, как трудно возродиться старой тропе в монастырь. Новой тропой и были заняты сегодняшние наши помыслы. Ей, тропе, были посвящены наши труды.
Решено было нами, то есть монахами и гостями, которые весьма заинтересованы в своем возвращении, что лестницу следует рубить в темной скале, почти над озером. Далеко будет она от монастыря, и если воды подойдут к нему, то спасение имущества нашего потребует многих трудов. Досточтимый Эант не оставит ни одного кумира, ни одной чаши, посвященной Хрону, под водой. Но зато это самая низкая скала из всех, что окружают нас. Что же касается меня и моего имущества, то я не уйду, пока не спасу хотя бы те рукописи, что собраны в моей комнате. Но верю я, остановит Всеприсущий воды, если уже не остановил. Велика была моя радость, когда увидел я, что со вчерашнего дня вода не поднялась даже на мимин. Видимо, как я и предполагал, она нашла выход быстрее, чем мы.
Ожидал я также, что наше решение обрадует Туса, вчера дотемна искавшего у скалы бериллы: ведь теперь он смог бы сочетать свою страсть с полезной для монастыря работой. Однако сегодня он выглядит так, словно один из камней упал на него. Бедняга еле ходит и не проявляет ни радости, ни желания работать на строительстве. Если бы вчера досточтимый Нахт не рассказал мне, какие глыбы ворочал Тус, то подумал бы я, что мальчик серьезно болен. Любого замучает подобный тяжелый труд, не приносящий к тому же удачи.
Мне удалось убедить юного посланца Эронта, находящегося в еще более плачевном состоянии, принять участие в общих работах. Поговорил я также с Рутом и Эантом и надеюсь, что вняли они моим словам и не будут выказывать необоснованных подозрений. Сам же я все больше убеждаюсь в невиновности несчастного.
Немалое время провели мы также в спорах о ширине и высоте ступеней. Великий жрец наш со своей извечной любовью к прославлению Богов деяниями, предлагал строить лестницу, ширина которой позволяла бы возносить по ней навстречу Таиру лик Хрона. А это значит, что три человека должны были бы одновременно разместиться на ступени. И эта „великая“ идея, от которой в душе он так и не отказался, родилась отчасти по моей вине… Воистину, язык мой — враг мой. Заметил я в разговоре, что скала расположена строго со стороны востока. И как только услышал мои слова Эант, так в лице весь переменился. Его, похоже, даже обрадовало, что она просела и спуск сменился подъемом, ибо теперь наконец он сможет выполнять полный обряд Встречи Таира. Правда, судя по высоте стены, выходить из монастыря, чтобы встретить Таир, ему придется вечером.
Общими усилиями удалось нам убедить жреца сделать лестницу узкой, такой, чтобы по ней мог свободно подниматься один человек с грузом, не боясь оступиться и сорваться вниз. На высоте в несколько десятков мин усмотрел остроглазый Нахт площадку, к которой мы и намереваемся повести первую сотню ступеней. И не одну кирку предстоит нам затупить.
Мы убедились, вырубив за сегодняшний день пять ступеней, что, если организовать посменную работу, как и при разборке завалов, уже к десятому дню мы будем на площадке, а к концу второго менса, то есть как раз к тому времени, когда иссякнут запасы продовольствия, мы окажемся на краю Чаши. Единственном краю, не покрытом снегами.
Облегчает нашу работу и то, что стена не везде отвесна и выше, наряду с крутыми, имеются места весьма пологие. Я сам испробовал киркой плотность камня и возрадовался, ибо он поддается даже моим слабым рукам. А такие силачи, как Леон, за несколько десятков ударов способны вырубить ступень. И я молю Бога не допустить больше сотрясений и отвратить беды от монастыря.
Будут ли они… Необнаруженный враг затих, и настораживает меня это затишье.
Безмерно огорчает меня также и то, что наши с Юлом предупреждения воспринимаются большинством как нечто малосерьезное. Видение о двух змеях никак пока не исполнилось. И это тоже отчасти меня смущает. Последнюю же ночь Павул, по его словам, снов не видел. Странно и это: каждую ночь в течение целого менса не оставляли его видения, а теперь… Один лишь Ксант остается невозмутимым: последние дни вылезает он из мастерской скриптория лишь для трапезы. Ему, похоже, безразлично, какую лестницу мы построим и куда она приведет».
