Конан лежал на животе, одной рукой крепко держа вырывающегося Хольда, а другой зажимая ему рот. Юный врачеватель мычал, извивался, но вырваться из железных объятий варвара не мог. Тот и сам, слыша за спиной тяжелое дыхание и стоны девушки и бандита, скрипел зубами от ярости и обиды, и все же он понимал: иного выхода у них нет. Конечно, они не расскажут потом Иене, как все произошло. Девочка никогда не узнает, каким образом им удалось избавиться от охранника. Ведь он сидел на самой верхней ступени подвала, с ног до головы обвешанный оружием, и явно не собирался спать. Ему ничего не стоило открыть дверь и в случае опасности кликнуть остальных, гуляющих наверху бандитов. И тогда они, разгоряченные вином и ненавистью, за несколько мгновений изрубили бы пленников на куски.
А Иена… Что ж, хоть какая-то польза от ее мерзкого превращения… Хотя и глупо и смешно утешать себя такими мыслями… Конан с содроганием вспомнил Инилли. Он встретил ее на пути к Учителю. Даже теперь словно горький комок желчи подкатывал к горлу, стоило лишь на миг представить этого суккуба. Она просила согреть ее, и киммериец чуть было не поддался чарам страстной красавицы. Впрочем, если смотреть правде в глаза, то он, конечно, поддался. Но ему повезло, действительно, повезло. Каким-то чудом зазвенели его клинки, пробуждая, приводя в чувство, отрезвляя…
Внезапно наступила тишина. Затем послышались чмокающие и сосущие звуки, от которых у Конана помутилось в голове и в желудке. Замер и Хольд. Перестав извиваться, он обмяк в руках варвара, словно обессилев Вдруг совершенно. На миг горечь и сожаление сжали сердце киммерийца, но он, сжав зубы до онемения, отогнал от себя ненужные чувства. Он не привык сожалеть.
В моменты опасности его всегда занимала только одна мысль: надо спастись. Спастись любой ценой, потому что попасть на Серые Равнины никогда не поздно, но лучше все-таки позже, чем раньше… Путаные мысли роились в голове киммерийца. На самом деле он, не осознавая того, лишь пытался отвлечься от того, что происходит сейчас за его спиной.
Жуткие звуки затихли. Варвар оглянулся, встал. Иена, со сладким вздохом оторвавшись от бандита, отошла, покачиваясь, в свой угол и без сил упала на пол. Когда Конан наклонился над ней, девушка уже спала, блаженно улыбаясь и подложив под раскрасневшуюся щеку маленькие кулачки.
— Конан… — глухо произнес Хольд. — Оставь ее.
— Она ничего не услышит… А ты забудь обо всем.
— Да… — безжизненный голос юного врачевателя опять вернул в сердце варвара сожаление.
Поднявшись по лестнице, Конан посмотрел на бандита. Одного взгляда было достаточно для того, чтобы понять: он мертв. Киммериец поморщился и вернулся к Хольду.
— А теперь давай выбираться отсюда. Парень пожал плечами.
— Я сказал, давай выбираться отсюда! — шепотом прикрикнул на него Конан. — Смотри, здесь есть еще одна дверь.
— Там замок, — вяло пробормотал юный врачеватель.
— Замок я сейчас сорву.
Варвар подошел к маленькой дверце, сжал толстые дужки обеими руками, повернул, дернул… Дверца на удивление легко открылась. Тогда он осторожно положил замок на пол, кивнул Хольду и, мягкими шагами приблизившись к девушке, взял ее на руки.
… Спустя некоторое время спутники шли по ночному лесу. Черные деревья, во тьме казавшиеся сторукими великанами, зловеще шевелили ветками, шуршали, заунывно поскрипывали под порывами ветра. А западный прохладный, но сухой ветер словно сошел с ума: он то тихонько, крадучись, скользил меж ветвями, то со свистом взмывал вверх, а то вдруг бешено метался в разные стороны, выл, ревел, стонал… Время от времени лес становился неожиданно редким, так что можно было видеть яркие звезды на небе и тусклую, будто полумертвую луну; затем спутники снова заходили в самую чащу и там уже царил мрак — сплошная чернота, угрюмая, тупая, холодная, как сердце демона.
Конан продирался сквозь тьму и колючие цепкие ветки, придерживая их, чтобы за ним прошел Хольд с девушкой на руках. Он отдал Иену юному врачевателю почти в самом начале пути: тот остановил его и так умоляюще, так выразительно смотрел, что варвар все понял и нехотя, но передал девушку в руки парня. И теперь он поражался невероятной выносливости Хольда: они прошли, пожалуй, не меньше десяти полетов стрелы, а этот хрупкий юнец со своей ношей дышит все так же ровно, как и в начале, так же размеренно и спокойно идет вслед за Конаном, так же угрюмо, но без нервов молчит… Киммериец искренне удивлялся, отдавая должное юному рачевателю. Да, тот неплохо показал себя за время их путешествия. Варвар сам убедился, что парень умеет не только играть на дуде, не только лечить, но и отлично драться, и по-мужски переносить всякие неизбежные в дороге трудности, неприятности и опасности, и брать на себя ответственность в нужный момент…
Так, рассуждая о достоинствах Хольда, Конан не сразу заметил, как лес кончился. За ним тянулось бескрайнее широкое поле, хорошо обозримое при свете луны. В плотной короткой траве тут и там шныряли мыши; за ними охотился филин, но без успеха. Может, он был стар, а может, мыши очень осторожны, только напрасно кружила огромная птица над полем — добыча легко ускользала от нее. Наконец филин громко, сердито ухнул несколько раз и, широко, неспешно взмахивая крыльями, полетел к лесу. Конан усмехнулся. Всю дорогу молчавший Хольд вдруг сказал:
— Обычно бывает наоборот.
— Что наоборот? — спросил варвар, хотя отлично понял мысль парня. Ему хотелось, чтобы тот разговорился, вышел наконец из своего безжизненного, можно сказать, болезненного состояния.
— Сильный побеждает слабого…
— Так и должно быть, — убежденно сказал Конан.
— Нет, не так.
— А как же, по-твоему?
— Не по-моему, а по правде не должно быть так. Сильный — опора слабого. Иначе нарушается равновесие. Отсюда и войны, и болезни, и смерть…
— Равновесие? Что ты знаешь об этом? — насторожился киммериец.
— Только одно — без него нельзя. Я не раз думал об этом. Я задавал себе вопросы и сам же отвечал на них. Беседы с собой — отличная штука, Конан. Многое можно понять, почувствовать, даже услышать. Мой приемный отец часто говорил мне: «Услышишь себя — услышишь другого, а услышишь другого — и он услышит тебя».
— Бред! — недовольно проворчал Конан, шагая по полю. — Мир — это сплошное зло, уж я-то знаю. Твой отец был хороший человек, ясно. Но таких мало. А если они не понимают, что вокруг одно зло, то их станет еще меньше.
— Ты столько дорог исходил, Конан, столько повидал… Неужели ты не заметил, что хорошие люди тем и сильны, что в них несмотря на зло живет вера в лучшее, любовь…
