Все до единого были ранены.
— Проверьте, дышат ли? — Указал я рукой на тех, кто не шевелился и подтянул к себе ближайшего мужика, положив на него руки и используя «регенерацию».
* * *
— Ай! — Вскрикнул я, пока Алиса вытаскивала из меня шипы какой-то твари. — Осторожнее, — пробурчал я, шмыгнув носом.
— Сам виноват. Нечего ползать по всяким склепам, в поисках проблем на свою голову, — мстительно прицелилась она щипцами.
— Ай! — Снова вскрикнул я, почувствовав, как жена вытащила из моего мягкого места очередную колючку.
— Хи, хи, хи, — не сдержалась Юлиана, помогающая маме и протирающая мою спину тряпочкой замоченной в растворе из целебного мха.
Не всё можно вылечить взмахом руки, зажмурился я, переживая экзекуцию.
— Папа, Семён. Папа, Семён, — наклонилась к моему уху покрасневшая от своей смелости приёмная дочь с горящими от предвкушения глазами. Так ей понравился рассказ о мумиях из первых уст, уже успела она несколько раз сбегать на улицу, похваставшись мною перед своими подружкам. — А расскажи ещё раз, пожалуйста, — чмокнула она меня в щёку, чтобы не хмурился.
Пока наш разбитый в пух и прах отряд добирался до фермы, держались все из последних сил, подлеченные мной на скорую руку, Жук успел рассказать, чего это он испугался поначалу и откуда знал, что должно произойти.
— У меня же брат археолог, — шли мы последние километры до фермы, словно паралитики, дёргаясь от каждого шороха и вскрикивая от непередаваемых ощущений по всему телу.
Мелкие ранки и язвочки, оставленные насекомыми, никак не хотели закрываться, как бы я не старался со своим «исцелением». Пришлось плюнуть на это и идти так.
По итогу, мы потеряли семь человек. Раненые же, тот же Петро — выжили.
— Он мне и рассказывал по секрету, что происходит на раскопках и почему заниматься археологическими изысканиями разрешено только тем, кто служит Императору, — через силу объяснялся Жук, пока мы шли. — В этих краях кто только раньше не жил и были они не чета нам, скажу я. Хунны, Юэчжи, Ананси, Титаны, Динлины, Атланты, Скифы, — огляделся он по сторонам, словно ждал, что они выскочат на нас из кустов.
— И что? Эммм… — Скривился я, придерживая правый бок, простреливший болью.
— А то, что не стоит лезть в их склепы, если не хочешь чтобы оттуда вылезло нечто похуже, чем мумии. Слышал же, что произошло в Египте в прошлом столетии?
— Это когда они на свою беду раскопали затерянную пирамиду в песках Сахары и откопали там фараона Хатшепсута, что залил кровью всю страну?
— Да.
— Эх… — Тяжело выдохнул я, обозревая встречающую нас небольшую толпу у фермы.
— Ох, как подрали то, как подрали, — запричитала одна из женщин, помогая одному из моих холопов и подставляя плечо.
— Потерпи, всё будет хорошо, — разбирали моих людей жёны, сёстры и друзья, помогая добраться до дома.
— Блин, — снова выдохнул я, заметив среди встречающих жену, что злобно посматривала на меня, уперев руки в бока.
Чувствую, топать мне придётся самому.
Глава 22
Весна. Вечереет, затаился под окном избы стоящей в сторонке от остальных домишек вихрастый и конопатый мальчишка, одного взгляда на которого хватило бы, чтобы сказать — хулиган. Одет мальчик хоть и был опрятно, но было видно, что одежка на нём простая и на вырост. С чужого плеча.
— Вот так, — прикусил он от волнения язык, аккуратно капнув из припасённой баночки полной растительного масла на петлицы приоткрытого окна. Смазывая их. После чего воровато оглянулся, убрал баночку в карман и попробовал приоткрыть ставню шире. Она, как и было задумано, не издала ни звука, как обезьяна проворно запрыгнул он внутрь дома и затаился в тёмном уголке, прислушиваясь.
Шума никто не поднял, значит, не заметили, всё также раздавались голоса мужиков из другой комнаты, где бывший каторжник из новоприбывших, вор в законе по кличке Сенька Шалый, нагревал в карты очередного бедолагу. Обычного не боевого холопа местного хозяина, что трудится на ферме то ли в свинарнике, то ли ещё где. Да и неважно это.
— Дурачок, — пренебрежительно прошептал мальчишка и алчно осмотрелся, блеснули его глаза из-под криво обрезанной чёлки. Спасибо за это надо сказать местной учительнице математики, эх… — Мегера, — сплюнул парень на пол и занялся делом.
Хоть каторжник и живёт здесь всего месяц, но взять в доме было что.
— Это оставим, а вот это возьмём, — совсем расхрабрился и расслабился мальчишка, обходя комнату, и выбирая более дорогие, и компактные вещи, не заметив, как голоса в соседней комнате смолкли, за что тут же и поплатился.
— Кто это тут у нас? — Неожиданно прозвучал голос над ухом дёрнувшегося к окну паренька.
— Ай! — Вскричал он от боли, когда его сперва задержали за руку, цепко в неё вцепившись, а потом вывернули ухо. — Отпусти, дяденька, — попробовал тот надавить на жалость, забыв, что он ворует не у обычного человека, а у вора, такого же, как и он сам. — Отпусти. Меня нельзя бить. Я ещё маленький. Тебя накажут! — Визжал он.
— Маленький, говоришь? — Жутко улыбнулся Сенька Шалый, показав свой щербатый рот. — Что ж ты маленький воруешь у честных людей?
— Вы то и честный? — Хмыкнул мальчонка, к которому возвращалась его вечная уверенность, граничащая с дерзостью.
— Хо, — хмыкнул мужик. — Выходит, знаешь, кто я и всё равно полез? — Стал вертеть пацана Шалый, осматривая. — Беспризорник бывший? — Кивнул он своим мыслям. — Что же ты не в школе?
— Да ну её! — Надулся пацан, словно курица. — Там нас и за людей не считают. На горох ставят и всё норовят мокнуть носом в навоз, ставя в пример других ребят. Этих домашних, — скривился он обиженно, шмыгнув носом.
— Каких таких домашних? — Заинтересовался каторжник. — Здесь же все или каторжники или холопы. Других нет, — удивился Шалый.
Отвечать мальчишка не хотел, и пришлось его встряхнуть. Только тогда он заговорил.
— У них есть родители, — задушено вымолвил мальчонка, давя злые слёзы. — Потому домашние.
— Ох, ты и дурачок, — грустно улыбнулся основательно побитый жизнью мужик, подорвавший своё здоровье на шахтах с ураном. — Пойдём ка посидим, почаёвничаем, и я расскажу тебе, какого это попасть на каторгу за воровство, может ума и прибавится, — показал он себе пальцем в рот, где не было зубов, а потом на обвисшую как у старика кожу, зернистого, серого цвета. — Заодно поведаешь мне, зачем это тебе деньги понадобились, раз решился на кражу. И не первую, как я погляжу, — подобрал каторжник с пола бутылёк с маслом.
* * *
— Здравствуй, мама, — присел я на колени у надгробия в лесу, рядом с весёлым ручейком и провёл по холодному камню рукой. — У меня всё хорошо, — стал я рассказывать ей обо всех своих горестях и радостях, чувствуя, как глаза начинает предательски щипать. — Вот так. Её зовут… и она называет меня папой. Представляешь? — Улыбнулся я, вытерев слезу. — Я уже привык и даже не вздрагиваю, когда она так ко мне обращается. Говорит я хороший, хоть мы с её мамой и ругаемся постоянно. Не на людях конечно. Наедине, — смахнул я прошлогодние листья с каменной плиты, закапанной моими слезами. — Друзей у меня так и не появилось. Один я в этом мире, ма, — перехватило у меня дыхание, и я не мог сказать ни слова, словно ком в горле встал. — Прости ма. Плохой из меня сын, да? — Жалко улыбнулся я, подставляя лицо по весенне-тёплому ветерку. — Пойду я, — тяжело выдохнул я, заметив Жука, что встал в сторонке и ждал, как я закончу. — Не волнуйся. Я ещё приду, — ещё раз положил я руку на камень и, огладив его, поднялся с колен, поспешив к ждущему меня Михаилу.
— Привет, — кивнул я своему самому верному человеку по пути в посёлок при ферме, что продолжал разрастаться как на дрожжах.
Шёл, не оглядываясь, хотя хотелось. Эх. Не зря я велел поставить могилку маме на нашем кладбище. Теперь хоть есть где душу отвести. Есть, кому всё рассказать, неловко вытер я слёзы рукавом, посмотрев на Михаила, что отвёл взгляд, делая вид, что не заметил моей слабости.
