— Фу, ушёл, — протянул я, чувствуя, как меня начинает легонько потряхивать. Меня всегда лихорадило после подобных моментов, а не во время самого процесса, когда наплывает, словно повышенное напряжение, адреналин в крови, напротив, собран и спокоен. А вот сейчас затрясло.
— Водки? — вдруг спросила Гайка, и я кивнул.
— Самую капелюшечку, к тушёночке. И этим барышням, наверное, тоже.
Теперь кивнула гномиха.
— Ну и уроды, — проворчал мастер Винт, — и это только окраина фонящего леса. Что же там глубже?
— Не знаю. Но выяснять не хочу.
Диалог оборвался на громком урчании желудков, отчего я со вздохом поглядел в сторону озера и подошёл к Гнедышу.
— Тише, красавец ты мой, тише.
Мерин испуганно водил ушами, но всё же дал себя погладить.
— Тише.
Я провёл рукой по шее коня и залез рукой в седельную сумку, достав четыре банки и мешок с сухарями.
— Так будем есть, не до разносолов, — пробурчал я и вытащил на свет свёрток с полотенцем.
— Вань-Вань, — внезапно протянула Рина. Я скосился на поджавшую губы эльфийку.
— Я что-то нажала, и пульки в траву высыпались, — продолжила она, а потом протянула мне револьвер, — Вот.
Взяв оружие, откинул барабан и уставился на одинокий патрон. Остальные, так понимаю, высыпались.
— Не беда, — пожал я плечами. — Всего-то новые снарядим и зарядим. А те попробуем найти. Помнишь, где они?
Рина кивнула и показала рукой в сторону озера.
Я вздохнул и вытянул шею, выискивая чудовищ. Вроде тишина и благодать. Только летучие лягушки прыгали с ветки на ветку, ловя в полёте комаров. Почему-то вспомнилось, как я в шкуре древнего сиганул с небес. Вот если бы это был действительно я, то падал бы так же, раскорячившись, как эта лягушка.
Положив на траву полотенце и консервы, я ещё раз вздохнул, покрепче сжал ружьё и пошёл к зарослям ивняка и крапивы.
— Показывай, лампочка ты моя ясная, — пробормотал я.
Здравый смысл говорил, что не надо идти. Но мужское естество толкало вперёд вопреки страху, что называется, выпендриться. Они же беззащитные девушки, а я герой и, ваапче, телохранитель.
Благо, место оказалось всего в тридцати шагах от фургонов.
Рина, шедшая следом за мной, вскоре указала пальцем, но близость нужного места не радовала, ибо просыпавшиеся патроны валялись точняк между двумя гнилыми стволами, а там сновали муравьи. Не привычные рыжие лесные трудяги, а местные чудовища величиной с зажигалку. Крючковатые челюсти напрочь отбивали желание совать руку. И если не ошибаюсь, то вместо муравьиной кислоты, они прыскались чем-то покрепче. Во всяком случае, шрамы на коже от капелек остаются навсегда.
А ещё, муравьи-мутанты теплокровные, и если раздавить и приглядеться, у них красная кровь.
— Вот, — повторила Рина, заставим меня удручённо глядеть на патроны. Как говорится, близок локоть, а не укусишь.
К нам подтянулась и Киса, которая уже вскрыла одну из консервов и сейчас облизывала испачканные желтоватой сгущёнкой пальцы.
— Вань-Вань, а почему ты не говорил, что таскаешь с собой такую вкуснятину?
— Чтоб вы не сожрали, — пробурчал я и снова перевёл взгляд на патроны и деловито суетящихся муравьёв.
А что делать? Надо доставать.
Глава 16. Немного эльфийской магии
Снова заурчало в желудке, на этот раз у Рины.
Я оглянулся на облизывающую пальцы Кису и покачал головой.
— Это надо с хлебушком и чаем, а то плохо станет.
— Не станет, — ответила девушка и легонько повела рукой с оттопыренным мизинцем. — Как доставать будете?
— Сейчас придумаем, — пожал я плечами, а сам думал, как же эльфийку угораздило уронить патроны в самом подходящем месте. Нарочно не придумаешь.
Скривившись и почесав в затылке, я скинул с плеча ружьё и сунул ствол между коряг. Муравьи сразу же засуетились, задрали вверх распахнутые жвала и ядовитые жопки. В сторону внезапно возникшей угрозы полетели пахнущие электролитом струйки. Там, где они попадали на траву, зелень медленно чернела.
— Блин, — выругался я и убрал ружьё. — До ночи, что ли, ждать, чтоб спать улеглись?
Ствол тщательно вытер о палые листья. Надо будет его для верности содой обработать, а то окислится, или на кожу кислота попадёт. Не электролит, но всё же.
— Сейчас бы длинными щипцами, — вытянув шею, произнесла Рина. Забавно выглядит. Несуразности добавляли длинные уши, сквозь которые просвечивали падавшие на них сквозь листву солнечные зайчики. Тогда уши становились красные с тёмными прожилками. Блин, если всё же доведётся затащить в постель эльфийку, заставлю на голову тонкую вязаную шапку надеть или какой-нибудь тканевый ободок, а то, что это за секс, если на смех пробивает? Я её того, а у неё уши трясутся. Или подожмёт их, словно крольчиха, в самый интересный момент.
Представив такое, едва сдержался, чтоб не заржать, как конь. Нервы, сжатые адреналином в недавней стычке, высвободились из тисков и творили безобразие, толкая в глупое веселье. Ослика, конечно, жалко, но зато все остальные живы и здоровы.
— Чего смешного? — спросила Рина, перехватив мой взгляд и дотронувшись до кончика уха.
Я отвернулся и закусил кулак. Знала бы она, о чём я на самом деле думаю.
— Забавные жетончики, — выдал я, когда немного успокоился, переводя тему разговора.
— Справа или слева, — опустив руку на косы, спросила девушка.
— Слева, — буркнул я наугад, лишь бы хоть что-то ответить.
Рина опустила глаза на украшения и принялась пояснять:
— Это знаки возраста. Ты, наверное, уже знаешь, эльфы гордятся возрастом. Чем старше, тем больше привилегий при равной белой чаше. Очень старые эльфы даже с плохой чашей пользуются уважением, просто потому, что тьма их опыта — тоже урок всем.
Девушка подхватила пальцем одну из бляшек, сделанную из желтоватого металла и с небольшим голубоватым самоцветом, инкрустированным в изделие, как в серьгу или перстень. На бляшке вычеканен и вытравлен чёрный символ.
— Это хир ноц. Пол ноца. На ваш переводится как половина от шестидесяти. Тридцать. Она сделана из золота, разведённого один к одному серебром.
Я улыбнулся и указал пальцем на один из четырёх серебряных кругляшков, похожих на монетку с отверстием и одной жирной чёрточкой.
— А это, наверное, одна шестидесятая ноц. Единичка.
— У нас так не говорят. Один, это всегда один. У нас все числа до десяти имеют свои собственные имена, — покачала головой девушка и продолжила: — Если сложить числа на керьяца, то есть жетонах для волос, то получится мой возраст. Мне тридцать четыре.
Я улыбнулся.
— Это древняя эльфийка в возрасте пяти веков будет украшена с ног до головы, как новогодняя ёлка? Ты же знаешь, что такое новогодняя ёлка?
— Знаю, — пробурчала Рина. — Этот обычай мы переняли у людей. Нет, конечно, можно украсить себя пятью сотнями жетонов, но, во-первых, так не принято. Это нарушение этикета, а во-вторых, эльфы редко доживают до трёхсот. В конце наш род ждёт стремительная старость, иссушающая тело и душу.
Рина замолчал, поджала губы и добавила:
— А полукровкам и того не дано. Эльфийская кровь сильна́, но не всеси́льна. К шестидесяти мои волосы станут седы, а к восьмидесяти я тоже начну стареть и вряд ли отмечу свой сто двадцатый день рождения. И всё из-за матери, — совсем понизив голос, закончила Рина, а потом вдруг спохватилась, мол, человеку это знать не нужно. Она повернулась к своей сестре и зло произнесла: — Учила бы магию, уже достала бы патроны.
Я тоже перевёл взгляд на Кису. Да, оказывается, Рина завидовала чистокровной сестре. Долгая молодость, триста лет жизни и огромные перспективы, которых сама лишена.
Младшенькая тут же надулась и поглядела на брёвна, под которыми сновали жгучие муравьи.
— Значит, до ночи, — пробурчал я. — Ну что ж, тогда займёмся тушёнкой.
— Я попробую, — тихо протянула Киса, подойдя к месту потери.
— Тушёнку?
— Нет. Попробую вытащить пульки.
