запах кислоты.
Множество мужчин и женщин работают у наковален и кузнечных мехов. Стук и шипение делают разговор практически невозможным.
Кажется, только Фульк чувствует себя здесь в своей тарелке. Он смотрит вокруг со светящимися глазами и, не стесняясь, подходит к кузнецу, чтобы заглянуть тому через плечо.
Заметив нас, к нам подходит главный кузнец. Как и все земельцы, он маленького роста, но у него широкие плечи и мускулистые руки, свидетельствующие о тяжелом физическом труде. На его лбу и в темной, пронизанной седыми нитями бороде, блестит пот. Он останавливается перед Давиной, и с его лица исчезает мрачное выражение, когда он смотрит на нее. Мне приходится подавить ухмылку. Я, наверное, выглядел таким же придурком, когда увидел ее впервые.
– Спасибо, что помогаете мне, – произносит Давина, стараясь перекричать стук.
Рот мастера несколько раз открывается и закрывается, не издавая ни звука. Он напоминает мне рыбу, выброшенную на сушу.
Давина протягивает руки, чтобы показать наручники. Я замечаю раздраженную кожу под ними, и во мне закипает гнев – горячее, чем пар в кузнице. Гнев на Эсмонда и на всех, кто позволял ему так мерзко обращаться с Давиной. Но еще и гнев на себя за то, что не был там, когда она нуждалась во мне. Этого никогда не повторится! Пока она хочет, чтобы я был рядом, я не оставлю ее.
Стук постепенно затихает, пока вокруг нас собираются другие кузнецы и с благоговением и восторгом смотрят на Давину.
– Ювелирная работа, – бормочет один из кузнецов, рассмотрев кандалы. – Даже дуга встроена так, что нет уязвимой точки, чтобы их взломать.
– И нет замка, – замечает другой. – Тот, кто спроектировал эти наручники, хотел, чтобы их невозможно было снять.
– Вы сможете их снять? – спрашиваю я, устав ждать.
Мастер проводит рукой по бороде.
– Мы можем попытаться их взломать. Если мы используем инструменты из того же материала, это может сработать.
– Но… – волнуюсь я.
Его взгляд скользит по лицу Давины, а потом он снова смотрит на наручники.
– Это будет больно. При длительном контакте с кожей металл вызывает раздражение и воспаления, поэтому мы его почти не используем. В случае с магом все может быть намного хуже. По крайней мере, так мы слышали. – Он пожимает массивными плечами. – У нас уже много поколений не было магов, так что нам известны только предания. Но у вас все выглядит скверно. Кожа под ними уже воспаленная, и если мы сломаем наручники… Вполне возможно, что мы можем повредить ее еще сильнее. Настолько, что останутся шрамы.
Эсмонд, ты за это поплатишься! Но я заглушаю гнев, так как он сейчас не поможет. Я смотрю на Давину. Я настолько научился читать ее лицо, что ни одна эмоция не укрывается от меня. Краткая вспышка страха в ее темно-голубых глазах, решительно сжатые губы, вскинутый подбородок. Она ничего не говорит, но я знаю, что она решилась.
– Пускай, – твердо говорит она. – Взломайте их. Я потерплю.
– Но, госпожа, ваши запястья будут… Шрамы могут…
Давина прерывает лепет мастера одним жестом и поворачивается ко мне.
– Некоторое время назад я сказала одному человеку, что шрамы – это знак победы. Они показывают, что ты выжил, а другие нет. Потому что пока в нас есть жизнь, наша кожа может заживать и образовывать шрамы.
Я тяжело сглатываю, пока моя грудь грозит разорваться от переполняющих меня чувств. Я не смогу описать, как сильно я люблю эту девушку. Как я горжусь ею. Какая для меня честь – быть ей опорой, когда она нуждается в этом. В остальное время я только наблюдаю, как она сама решает свои проблемы. Но когда я ей нужен, я рядом – без «если» и «но».
И это никогда не изменится.
– Тогда… прошу следовать за мной, госпожа, – говорит мастер. – Я обещаю вам работать настолько осторожно, насколько возможно.
Давина кивает. Только я замечаю ее волнение.
– Благодарю вас.
Прежде чем последовать за Давиной и мастером, я поворачиваюсь к Фульку, увлеченному беседой с кузнецом. К седлу Элоры привязан сверток с мазями и настойками от Греты. Они понадобятся, когда Давину освободят от оков.
– Узнай, где разместили Элору и Гембранта.
Мальчишка кивает и спешит выполнить приказ.
* * *
Я рад, что отослал Фулька, и молюсь, чтобы ему потребовалось время найти наших лошадей.
Прежде чем приходят кузнецы со своими инструментами, я усаживаю Давину к себе на колени, так что она прижимается спиной к моей груди, и обхватываю ее руками. Я чувствую дрожь, сотрясающую ее тело. Для обычного человека, как я, непонятно, что делают с ней эти оковы, но мы оба знаем, что их нужно снять. И также мы понимаем, что сделать это будет непросто.
– Прижмись ко мне и держись крепче, – шепчу я ей.
Она кладет одну руку на кузнечный стол, а другой цепляется за мою руку. Ее ладонь мокрая от пота.
– Не оставляй меня одну, – шепчет она так тихо, что только я могу ее понять.
Я целую ее в висок, а затем нежно обвожу губами ее заостренное ухо.
– Никогда.
Дыхание Давины становится частым; я лихорадочно ищу способ успокоить и отвлечь ее. Когда мастер раскрывает сумку с различными острыми инструментами, Давина резко втягивает воздух.
Я прижимаю ее ближе к себе.
– Когда я был в Бразании, Улара без конца о тебе спрашивала, – рассказываю я непринужденно. – Она со мной поругалась из-за того, что я не взял тебя с собой.
На ее губах мелькает улыбка.
– Там все хорошо, – продолжаю я, пока мастер выбирает инструменты и делает своему напарнику знак подержать Давину за руку. Огромные мозолистые руки сжимают ее предплечье, чтобы она не двигалась. – Осада не была такой опустошительной, как все опасались. Грета превосходно заботится о пострадавших в своей решительной манере. Но в любом случае их немного.
Ее грудная клетка лихорадочно поднимается и опускается, а я чувствую быстрое биение ее сердца.
– Ви, посмотри на меня, – зову я, прежде чем мастер помещает инструмент между ее рукой и наручником.
Она нерешительно выполняет мою просьбу и поворачивается ко мне.
– Вот, так хорошо, – выдыхаю я, соприкоснувшись с ней лбами. – Скажи, о чем тебе рассказать. Что угодно.
– Как… дела у… Вальдура?
Чувствуя облегчение от того, что она вообще говорит, я начинаю рассказывать.
– Как всегда хорошо. Вальдур кажется радостным и готовым работать. Это также вдохновляет других делать больше. Он присматривал за Бразанией, пока меня не было, и он действительно хорошо это делал. Могила Юринны укрыта цветами, и он возложил цветы и на могилы других моих сестер и матери.
Когда раздается первый удар, мы оба вздрагиваем, а Давина издает всхлип, но тут же закусывает губу. Я осмеливаюсь взглянуть и пугаюсь, увидев кровь, разлившуюся по столу. Кожа под наручниками, должно быть, настолько раздражена, что хватило одного рывка, чтобы хлынула кровь.
Однако я заставляю себя успокоиться и снова концентрируюсь на Давине, пока кузнец продолжает работать. Я знаю, что ей снова будет больно.
– Фульк отлично справляется с должностью ритари, верно?
Она кивает – слабое, едва заметное движение.
– Через пару лет я обучу его полностью, но опасаюсь, что он захочет остаться твоим ритари, а не стать рыцарем. – Еще один удар молота, еще один всхлип, и дрожь возвращается. – А как во Фриске? Даме можно иметь двух ритари, или нам с Фульком придется биться за тебя?
– Я не з-знаю… д-дам с-с… д-двумя… ритари.
– Тогда ты будешь первой, – бормочу я. – Или мне придется так побить Фулька, что он больше не захочет быть твоим ритари. Хотя я не уверен, что это возможно.
Мастер отстраняется и откладывает инструмент в сторону.
– Продолжай ее держать, – велит он кузнецу, который стискивает руку Давины.
– Б-богиня… Что с-сейчас будет? – шепчет она.
– Не оборачивайся. – Я прижимаю ее голову к груди. – Все будет хорошо, вот увидишь. Кандалы больше никогда не навредят тебе.
С тошнотворным чувством я наблюдаю, как мастер резким земельским голосом раздает указания кузнецам. Когда рядом со столом появляется
