повторил он. - Кто еще желает узнать мнение графа, и кто ему
расскажет?
Тишина...
- Майклсон?
- Кулак, - сказал он. - Я еще здесь.
Беннон перешел на английский. - Что предложишь? Ищешь работу?
Кулак тоже заговорил на языке Земли. - Ага. Без обид, Денни, дисциплина в твоей долбаной компании страдает.
Беннон хохотнул. - Предложение?
- Ты, верно, слышал обо мне и Студии, все это дерьмо?
- Что-то вроде. Слышал, когда твоя жена откинулась, ты взорвал половину Анханы. И выстроил всех в линию, благодарно целовать тебе зад.
- Что-то вроде. Не думаю, что кто-то из нас попадет домой. Когда -либо.
- Три года прошло. Склонен согласиться.
- Никто не стал моложе, Денни. Парням нашего возраста пора искать место для тихой жизни.
Молчание.
Потом: - Слушаю.
- Ну, твой граф Фелтейн, слышно, подгреб под себя немало хороших местечек. Деревни, пригоршня городков, красивая столица. Так много, что больше ему не нужно. Он мутит дерьмо лишь потому, что в жопе свербит.
- Да. А у кого не свербит?
- Ну, разные есть жопы. Есть жопы вроде него, - сказал Джонатан Кулак, - а есть жопы вроде, скажем, нас.
- Нас. - Беннон, казалось, задумался. - Хорошо.
- Вот в чем соль: на две сотни миль во все стороны лишь несколько людей знает, кем был я. А я, похоже, единственный знаю, кем были вы. Владея таким знанием, думаю, мы сможем убедить Хертейна сидеть на графской жопе ровно. Без сомнений, раздумий и чертовых возражений.
- Ты уже проворачивал такое дерьмо? - не спеша сказал Чарли по-английски. - Или только болтаешь?
- На хрен лошадей. Оставьте их. Нам они не нужны, а без них Хертейн никуда не вторгнется целый год или больше. Мы уже не работаем на Студию, Денни. Нам не нужно начинать войнушку ради заработка.
Молчание.
- Алый, он прав, - подал голос Чарли. - Если война пойдет худо, тут всё сгорит и все умрут, и не будет такого милого места для нас.
- Рискованно. Чертовски большой риск.
- Подумай же, Денни. Вместо того, чтобы начать войну, мы можем погасить ее до начала. И стареть богачами-дворянами.
- Не похоже, - сказал Беннон мрачно. - Нет, пока граф жив.
- Денни, Денни. Ну что ты, человече. - Кулак неприятно рассмеялся. - Ты с кем говоришь?
Молчание.
- Знаешь, Алый, тут он опять прав.
- Ага, - произнес Беннон с расстановкой. - Уверен.
Кулак положил жесткую ладонь на плечо Орбека, куда более жесткое. Сказал вполголоса, на вестерлинге: - Бери припасы и оружие. Оставь пару магазинов для автомата и пару ящиков гранат. И золото. Пусть бедняги-грумы найдут коней, снаряди их и направь назад в Харракху.
- Как скажешь, братишка.
- Затем - оставайся с табуном. Я планирую дней десять, или двадцать. Пока не вернусь, убивай любого. Кто придет за лошадьми. Или за лошадиной ведьмой. Сделаешь, ладно?
Мясистые брови сошлись воедино. - А если не вернешься?
- Беспокоиться начнешь, когда не вернусь.
Он кивнул. - Как скажешь.
- Умри в бою, Орбек.
- Умри в бою, братишка. - Огриллон пошел среди камней к тайнику. За ним по пятам шагала ночь.
Кулак обернулся к ведьме. - Приглядишь за ним, да?
- Я так не делаю.
- Не как лошадиная ведьма, - продолжил он. - Как друг.
- Тогда ладно. - Она выглядела торжественно-суровой. - Опасный путь для тебя.
Он пожал плечами: - Всё опасно.
- Предпочитаю тебя живым.
- Спасибо. Я тоже.
- Ты ставишь жизнь между опасными людьми и лошадьми, и ты не любишь лошадей. Между опасными людьми и мной. И ты не знаешь меня. Знаешь ли ты, почему так поступаешь?
Его губы сложились плоской линией. - Какое отношение "почему" имеет к моим делам?
- Надеюсь, знаешь. Ладно, всё.
Он надолго замолчал. И правда, дело должно кончиться слезами. Он прав, как всегда. Слезы будут всегда, он это знал и он достаточно постарел, чтобы понимать... но волосы ее пахли солнечным светом и травой и дикими цветами, и наконец узлы его сердца сжались столь туго, что он едва мог дышать.
- Все в порядке... - Он закашлялся и сглотнул, и набрал воздух в легкие. - Можно коснуться тебя?
- Конечно.
Он протянул левую руку и она подошла к нему, серьезная и величественная, глядя в глаза - ореховым и синим глазом в его, полночные. Вместо того чтобы притянуть ее, он протянул руку к шее, скользнул по углу челюсти, где кость была чуть искривлена, словно после дурно исцеленного перелома. Скользнул по щеке и коснулся маленького, почти незаметного шрама под левой губой, и другой рукой коснулся ледяного глаза и бледного нитевидного шрама, что полз по веку. Притянул к себе. Пальцы нашли свободный воротник безрукавки, и там, на спине, он нащупал то, о чем успел догадаться: кожа была шелком, наложенным на неровно сплетенную сеть.
Шрамы от кнута.
- Цена позволения, - сказала она. - Не всякая девочка может стать лошадиной ведьмой.
- Наверное, было больно.
- По-разному. Некоторые еще болят. Но ты разбираешься в шрамах. Ты знаток.
- Так очевидно?
- Вот почему тебе здесь рады. Всегда были рады. И всегда будут. Приходи и уходи, когда захочешь. Ты заплатил сполна.
- Полагаю, я уже догадался. - Он поцеловал ее так сильно, как позволило оплетенное узлами сердце: целомудренно коснулся губами лба. - Полагаю, вот единственная причина, по которой я делаю так.
Она подарила ему улыбку, подобную заре, взошедшей за горами. - Ты мне еще люб.
- Забавно, - ответил Джонатан Кулак. - Вторая причина.
Ныне во Всегда 4:
Явление героини
"Она героиня, Ма'элКот. Она сродни настоящим героям, не как я - или ты, без обид. Она не смогла бы стоять в стороне, позволяя гибнуть невинным, и потому она оказалась во всё это вовлечена".
Кейн (профл. Хэри Майклсон). "Ради любви к Пеллес Рил".
Когда Дункан снова открывает глаза, к ним присоединилась еще одна женщина.
Она рослая, в полном турнирном облачении. Короткие волосы темно-рыжие с более светлыми, словно выжженными солнцем полосами. Стоит, озирая укрытые снегом пустоши, большой шлем под локтем, в левой руке щит. Оружия он не видит.
Дункан говорит: - Привет.
Она поворачивается и встречает его взгляд, и сурово склоняет голову. -
