«А может, матушка права, и осенью мы принимали не простых путников, а добрых духов, посланцев самой Матери?»
Охотник сжал древко и в который раз вспомнил паренька, одарившегося двумя копейными наконечниками. Еще и матушке пару серебрушек подарил! И огромного поверженного шеша! Змеиное мясо здорово выручило одинокую семью квельгов. Счастливое копье подумал о густой сытной похлебке из вяленого мяса и сглотнул. Высушенную чешую повесили над входом в дом, а матушка с отцом мазались от хворей маслом из кожи шеша. Мать помолодела, морщины разгладились, она то и дело поглаживала круглый живот, а отец ходил по дому кочетом, поглядывая на младших сыновей. Семья ждала прибавления… Иногда Счастливому копью казалось, что мать поминает доброго мальчишку, которому целовала руки, каждый вечер в молитвах перед сном.
Есть, есть за что нелюдимым квельгам благодарить нежданных осенних гостей! Снега нынче выпало мало, и уснули не все медуны. Шатун повадился крутиться у дома, озоровать, рыть землю у овчарни. Тогда-то квельг и получил новое имя: Счастливое Копье. Старое отныне он и не поминал вовсе. С отцом они приладили подаренные наконечники на крепкие древки и спустили верных собачек на медуна. Зверь вертелся, собаки рвали толстый зад топтыги … Шатун взревел, встал на задние лапы… Счастливое копье подгадал момент и пригвоздил зверя к тыну.
Мясо и жира у медуна оказалось ой как много! А на выделанной пушистой шкуре мать собралась рожать — чтоб сын уродился сильным и удачливым. Счастливое копье покумекал — и отправился в дальний лес, ставить силки и промышлять каменных куниц. За шкурки по весне в долине можно выручить немало монет.
И вот пришел черед платить за удачу… Счастливое копье сощурился, и фигурка в середине отряда словно почуяла его взгляд, накинув капюшон. Куда же направляются чужаки? Может, заплутали? За белым мостом дорога раздваивается: дальше путь лежит к Декуриону — но там сейчас дан с ближним кругом. Или… Охотник пристукнул копьем. Вторая дорога ведет к Городу Мертвых! Неужели нечестивцы не боятся гнева гор и спешат за золотом ушедших данов?
Счастливое копье приладил лыжи и заскользил вниз по склону. Он поспешит! Поспешит в Декурион, доберется до дана и упредит о нечестивцах!
* * *
Олтер измазанными сажей ладонями провел по лбу, щекам, подбородку. Наследник собирался выступить в ночь и прятал лицо от чужих глаз. Рядом готовился отряд самых отчаянных воинов из горцев, пряча за пазухой небольшие кувшины с земляным маслом, которое слили со светильников. Безмятежный Тумма скрестил ноги на краю обрыва. Вечерело.
— Но там же охрана, — бурчал дядька, разглядывая с верхотуры скалы просторный яркий шатер в центре окруженного частоколом вражеского лагеря. Вдоль ограждения расхаживали дозорные, проходы загородили рогатками. Там, где частокол сходился углом, виднелись под временным навесом метатели.
Остах кипел от ярости. Будь его воля — он накостылял бы Оли по шее, связал негодника и засунул куда подальше от людских глаз. Остах с шумом втянул воздух. Но куда деться от этих глаз? Вот они, сверкают: нетерпеливые, горящие священным огнем… Наставник глухо рыкнул. Как же! Наследник громогласно провозгласил, что только большая жизнь исцелит дана Рокона! Жизнь тысячника Фракса Хмутра, мол, вполне сгодится! А Тумма, бугай бесхитростный, поддакнул: «тяжелый огонь»!
— Неужели других больших жизней нет? — брякнул раздосадованный Остах.
Тумма медленно повернулся обезображенным лицом. Перед вылазкой он вновь снял повязку.
— У меня большая жизнь, — прогудел великан. — У тебя, у Оли. — Гигант ткнул пальцем. — У него, и здесь, и тут…
Тумма указал на Бареана, худенького странного Наула и Мереха. Паренек из Архоги побледнел, отшатнулся. Схватился за ворот бурки и вышел вперед.
— Я… могу, — мальчишка кивнул. — Если черный человек может взять мою жизнь… И вернуть жизнь дану, то… — голос сироты дрогнул, кадык подпрыгнул. — То я готов.
— Глупо резать своих, — влез наследник, зло глянув на парня. — Достойные слова, Мерех, сын Мадлла! Но дорча недостойно резать своих.
Олтер махнул в сторону лагеря.
— Фракс Хмутр, тысячник и командующий войском! — притопнул упрямый мальчишка. — Достойная жертва! Иное позорит дана!
Воины зашумели, стуча по нагрудникам кулаками.
— Олтер, — зашипел Остах, оттащив наследника. — Если, не дай Отец Глубин, что случится… И ты сгинешь, и отец не встанет. Что тогда, что станет с Дорчариан? — попытался усовестить парня наставник.
Не вышло. Мальчишка прикусил губу и глянул искоса.
— У меня есть брат, — наследник высвободил рукав и двинулся к Тумме. — Не забыл?
Кайхур прижался к ноге Остаха и сердито гавкнул. Ответ хозяина ему тоже не понравился.
Окончательно стемнело. Рядом неслышной тенью стелился над землей Тумма. Наследник не отставал. Дозорные разожгли костры и жались у огня. Крепко же их напугала вчерашняя ночь! Невидимые Тумма и Олтер без труда перебрались через частокол меж двух огней.
Шаг. Остановка. Еще шаг. Измученные прошлой бессонной ночью и дневными бодрствованиями — весь день горцы то спускали лестницы с утеса, то вновь затаскивали обратно, держа войско в беспрестанной готовности, — имперцы забылись беспокойным сном. Олтер четко видел перед собой огни их жизней, размазанные в очертаниях фигур. Тумма видел хуже, но зато превосходно слышал. Великан направился к проходу между разгруженных телег, и Олтер придержал спутника за локоть. К повозке прислонился обозный и крепко спал. Лекарь не почуял спящего и едва не наступил на него. Тумма прислушался, склонив голову к плечу… Обозный всхрапнул, и воин безошибочно повернулся к нему. Нагнулся… Спящий пару раз дернулся и обмяк. Оли отметил, как Тумма вобрал в себя пламя противника.
Медленно, хоронясь обходящих лагерь имперцев, шаг за шагом, они приближались к центральной площади. Не единожды Тумме пришлось забирать жизни случайных жертв. И каждый раз Тумма втягивал их огонь.
Прошло немало времени, — и вот, наконец, они у цели. Перед шатром мерцают приглушенным светом жаровни, у которых сгрудились дозорные. В широких проходах при входе на площадь горят костры.
Оли огляделся. Много! Очень много бойцов охраняет ставку командующего! Оли с надеждой глянул на Тумму. Наверху, перед вылазкой, великан сказал, что справится. Лекарь сел на корточки, уставился на пламя ближайшего костра, сверкая единственным глазом… и принялся петь.
Олтер перепугался. Пол-лагеря сейчас перебудит! Но тут же выдохнул. Оли понял, что эту песнь услышать может только дваждырожденный… Олтер посмотрел на звездное небо и распахнул глаза… Повинуясь песне Туммы, над ставкой командующего плелась частая сеть из тончайших огненных нитей. Гигант пел и ткал покрывало из огней забранных у противников жизней.
Законченная сеть заколыхалась, колеблемая ночным ветерком… и, подчиняясь легкому взмаху ладони Туммы, опустилась на ставку. Дозорные закачались и рухнули там, где стояли. В ночи раздался оглушительно громкий грохот доспехов.
Время! Тумма вихрем сорвался с места и бросился вперед, выхватывая оружие. Олтер торопился следом. Тумма взмахивал страшными тесаками, добивая обездвиженных врагов, а Оли подпалил два факела и замахал над головой, то скрещивая, то разводя в стороны.
Увидели! В ночи посреди гор расцвела крохотными цветочками цепь огоньков. Ну, теперь и горцы-нападающие увидят. Олтер услышал призывную песнь Туммы, и метнулся в шатер. Вокруг вповалку валялись изломанными куклами приближенные командующего. Сам Фракс Хмутр, стоя на коленях и расширенными глазами глядя на приближающегося мальчика, хрипел в захвате Туммы. Великан, стоя позади Фракса, потянул на себя голову тысячника, вздернув его подбородок, и полоснул по шее. Кожа разошлась, окрасилась алой бахромой и первые тяжелые капли упали на ковер.
— Хватай! Оуина-настри! — возбужденно прошептал Тумма, запрокидывая голову Фракса. — Бери!
Оли увидел, как жидкое пламя стекает на ковер. Он рухнул на колени и подставил руки под льющуюся кровь тысячника. Фракс хрипел и булькал, прерывистое дыхание обжигало лицо наследника, но Олтер не обращал внимания. Держал Тумма крепко.
