Адата Дженкса.
* * *
Капилляры, сеть тонких, как волос, кровеносных сосудов, они были гипертрофированы, увеличены, и их стенки разрезаны. Как будто… как будто к ним долго прикладывали всасывающий насос, вытягивая плазму крови.
– Высасывали кровь, доктор?
– Да.
– Но почему этого никто не заподозрил? Почему подготовленные специалисты в больнице не заметили прогрессирующую анемию?
– Никакой анемии не было. Я извлек кровь их трупа и измерил ее количество. Дефицита не было.
Неужели я ошибалась?
– Значит, несмотря на внешние признаки, у Дженкса не высасывали кровь? Может, его ударили по груди?
– Ты когда-нибудь видела кровоподтек, при котором увеличивались бы сосуды? Нет, Эдит, не удар вызвал такое состояние. У Дженкса высосали всю кровь – и заменили другой!
Теперь я рукой ухватилась за край стола для поддержки.
– Это… это звучит совершенным бредом. Как фермеру могли заранее полностью заменить кровь, чтобы никто этого не заметил? Или потом в палате, и никто этого не увидел?
– Не знаю. Не знаю! Но это каким-то образом произошло в больнице, где Дженкс никогда не оставался один.
– Что… что заставляет вас так думать?
– Вот что. Когда фермер поступил, мы подумали что ему может понадобиться переливание, и определили группу крови. Вторая группа, определяется по агглютинации с первой и третьей группами или третьей и четвертой. Я взял образец крови трупа и сам провел анализ в своей лаборатории. И… и…
– Кровь была не та, что раньше?
– Да, кровь была не та. Эдит! Теперь она агглютинирует тельца четвертой группы и не агглютинирует сыворотку других стандартных групп крови!
Теперь я поняла, почему у доктора такое серое лицо. Почему в глубине его глаз ужас. Должно быть, мое лицо тоже потеряло цвет, посерело.
– Но… но такой же была кровь бродяги, – прошептала я, – который исчез в вашей операционной.
– Да, Эдит. Кровь бродяги и кровь – Хью Ламберта.
Мы смотрели друг на друга, смотрели в глаза друг другу. Очень долго царила напряженная, многозначительная тишина. Потом доктор снова заговорил.
– Я вернулся в больницу и взял образец крови у другого пациента, Джоба Ганта, потом опять в свою лабораторию и проверил его кровь. Я проверял и перепроверял и уверен, что мой анализ правильный.
Как это ни невероятно, кровь Джоба Ганта – это смесь двух типов. Один – четвертая группа, второй…
– Тот самый, что у Дженкса, у Ламберта и у бродяги. – Не знаю, как я могла заговорить, хотя пальцы истерии сжимали мне горло. – Конечно. Ее заменяют. Когда заменят всю, Джоб Гант умрет. Когда они покончат с ним, когда невидимые маленькие люди кончат высасывать у него его кровь, он умрет.
– Маленькие, невидимые… – Доктор встал со стула. – Эдит! О чем ты говоришь?
Он выслушал меня. Не отрывал взгляда от моего лица, пока я рассказывала ему о кошмаре, в котором прожила этот день, и, так как его взгляд придавал мне сил, я смогла рассказать ему все спокойно, ни разу не прервавшись.
Говоря, я слышала шепот сонного ветерка в соснах, резкое жужжание цикад, плеск воды озера Ванука. Здесь, у подножия древних холмов, все так тихо. Так мирно.
Я слышала, как где-то далеко звучит веселый смех Дика Доринга. Откуда-то, словно с неизмеримого расстояния, донесся меланхоличный свисток локомотива, идущего через осеннюю ночь. Это мир двадцатого века, думала я, продолжая свой рассказ. Поезд идет в Нью-Йорк со своим грузом человеческого счастья, человеческого горя и человеческой надежды.
Продолжение рассказа Хью Ламберта
Я смотрел на Господина Мернии. Волшебный экран принес его так близко ко мне, что казалось, стоит мне сделать шаг, и я коснусь его. И гомерический смех рождался в моей груди.
Он стоял в пурпурном центре живого алого пламени. Киторы всех ратанитов были протянуты к нему в приветствии, и я знал, что левые руки всех собравшихся в этой гигантской толпе вытянуты горизонтально в приветствии Налу, их Владыке.
Так вот каков их император. Их бог, а если не бог, то его наместник в этой огромной подземной пещере. Это – существо!
Окутывающий его рубиновый свет не мог скрыть нечистую бело-серую кожу, бледную и слабую плоть слизня. Роскошное одеяние, головной сверкающий паучий убор, узор, изображающий солнце и планеты, – все это не может придать тучному телу хоть какую-то величественность. Мрачное лицо с висящим подбородком и дрожащими щеками, с маленьким ртом и крошечными глазами не выражает ни силы, ни достоинства.
Всего лишь полный мужчина, слегка вульгарный в своих драгоценностях, слегка комичный в роли божества, которую принял на себя.
– Так это и есть ваш Нал Сура, – рассмеялся я. – Великий человек, которого вы боитесь и которому поклоняетесь.
– Подожди. – Думаю, это сказал Антил. – Подожди, Хьюла.
Картина менялась. Я снова увидел солдат: отдав приветствие, они опустили руки. Увидел толпу, окружающую пьедестал, неподвижную, восторженную, затаившую дыхание.
Он их держит. Этот толстяк их держит; каким-то волшебством или традицией, каким-то личным очарованием – я еще не понял.
Конечно, его драматичное появление из грандиозного столба, снова доминирующего в этой панорамке; столб поднимается в непостижимую высоту в тусклое небо, в котором над Ташной видны грандиозные ответвления пути для лузанов. Но это трюк, а они слишком разумны, эти сураниты, чтобы поверить, что это не просто трюк.
Если только (и в этом основа сохранения некоторых – я могу назвать это суевериями – моего собственного народа) мерниты не хотят верить, что это не трюк, а подлинное чудо.
– Сураниты!
Нал Сура говорил негромко. Но находясь на самом краю площади. в двухстах футах от платформы, с которой он говорил, я слышал каждый звук так отчетливо, словно его произнесли мне на ухо.
– Наследники Древней Истины! – продолжал он. – Я созвал вас сюда в этот вечерний час, оторвал от вашего отдыха, чтобы вы стали свидетелями церемонии, в которой не было необходимости семнадцать слунитов.
Он ненадолго замолчал.
– Тафеты, низменная раса, не признающая господства ратанитов, которые определяют судьбу Народа Мернии, забыли урок, на который я с этого святого места благословил воинов Ташины. Они снова угрожают Благу Народа, снова бросают вызов Закону.
Больше того. Утратив всякую честь, неблагодарные за милосердие, с которым мы не уничтожили их, хотя они вполне этого заслужили, когда восстали против нас… они начали нарушать общий договор, который мы им даровали, в тот же момент, когда подписывали его. Лживые и предательские до последнего атома своих отвратительных существ, они скрыли в своей глубине ребенка наказанного суранита и презренно воспитывали его до сегодня. Не удовлетворенные ночью невежества своего города Калинора, они организовали
