Мастер рассчитывал, скинув камни на врагов, бежать вперед, к Тору, и там, за камнями дожидаться темноты. А затем во тьме попытаться лишить оставшихся в живых врагов снаряжения. Но таким образом он обнаруживал себя. И какое-то время Гиллу казалось, что напрасно он подготовил этот каменный дождь, способный его выдать и заставить лжепаломников быть все время начеку. «Если бы лук или арбалет…»
Он представил, как внизу появляется отряд. Враги следовали тесной группой один за другим. Гилл сжался, приготовившись к нападению. Вот они поравнялись со стеной, и он изо всей силы толкает вниз каменную глыбу, за ней летит вторая, третья… Снизу доносятся глухие удары и крики. Он сталкивает последний камень и мчится по узкой тропинке к увеличивающемуся с каждым шагом Красному Тору.
Но вдруг…
Гилл увидел внизу уже не нарисованные фантазией, а настоящие темные силуэты.
НИКИТ
«…Не делай этого! — воскликнул мудрый Ритон. — Ибо навлечешь на нас гнев богов. Священна могила Артуса, их любимца.
Но не послушал его Элг и поднял каменную плиту. И не увидел ничего, кроме костей и праха. И залетел ветер в подземелье, и поднял из праха Мор кровавый, и охватил оный хитроумного Атиса.
Струпьями покрылась его кожа, подкосились его ноги, и безумием вспыхнули его глаза. И пал Атис на холодную землю, избиваемый Мором, проникшим до самого сердца.
— О, горе! — вскричал Элг. — Как спасти мне верного слугу моего!
Но молчал мудрый Ритон, и уста благородного Элиона были сомкнуты молчанием, ибо не знали они способов спасения от Мора.
— О Боги! — снова вскричал Элг. — Пусть кара сия падет на меня. Очистите верного Атиса! Я поднял прах Артуса, и я должен быть наказан.
Вняли Боги словам Элга, и очистили Атис, а кожа бесстрашного стала подобна смоле кипящей. Но устоял Элг против Мора, хотя и не мог снять струпья. И сказал тоща мудрейший:
— Лишь слепая пророчица Хиата, что на Пересечении Дорог, ведает, как снять проклятие.
И пришли они на Пересечение Дорог, и предстала Хиата в облике старухи ветхой, и слова ее шелестели, как ветер в листве. Не видела она путников, но все знала о них, ибо мудрость была ее очами.
— Проклят ты, и должны оставить тебя спутники твои, и должен ты пойти в Хелмир, царство Хесира. А имя тебе будет Кара Божья, ибо, как и ты, проклят Богами Великий Хелмир, и там соединятся ваши проклятья, подобно влюбленным…
И породите вы смерть, и не пощадит она ни младенцев, ни стариков; всякого встречного истребит в нечестивом граде.
— О нет! — воскликнул Элг. — Не сбудется то! Ибо не пойду я в Хелмир и не стану рабом Мора. Пустыня будет моим домом, а дикие звери друзьями. И пусть возьмет меня та, которую вызвал я на бой.
Рассмеялась Хиата.
— О бесстрашный Элг! Не угас огонь добра в сердце твоем, и достоин ты Доспехов Артуса!..»
Уже две хоры читал Никит. Эти две хоры отделяли утреннюю молитву от утренней трапезы, начало которой на сей раз совпало с появлением солнца над хребтом.
Трапезная была полностью восстановлена, и уже ничто не напоминало о трагедии, разыгравшейся треть менса тому назад. Говорили в основном о строительстве лестницы, в котором Никит почти не принимал участия.
Библиотекарь вдруг подумал о том, что если бы он работал на строительстве, то не смог бы столь тщательно и подробно вести хроники. И не из-за недостатка времени, а скорее из-за того, что тяжесть физической работы вышибала бы из его головы любые мысли.
Никит покинул стол. Он уже записывал, точнее представлял, как запишет это наблюдение, возможно каждому известное и понятное, но записанное, наряду с другими, подобными простыми наблюдениями, оно прибавляло еще один штрих, еще одну линию к общей картине мира, которую пытался нарисовать библиотекарь.
Никит быстро миновал мастерскую, кивнул Ксанту, уже утонувшему в рукописях, и, аккуратно обнажив пюпитр, опустился на табурет.
«Говорят, что тяжелый труд приносит здоровье. Для меня же очевидно, что физическая усталость пагубно сказывается на глубине моих мыслей. Возможно, поэтому люди, пытающиеся избыть свое горе или избавиться от изнурительных помыслов, уходят в тяжелую работу.
Микаэл Норнский пишет, как некий человек смирял свою страсть к женщине, возводя в одиночку храм Аэллы. И это верно, тяжелый труд способен смирить всяческую страсть. Одно меня удивляет в сих заметках: зачем возводить храм любви, когда можно просто любить, любить душою и телом. Любовное влечение естественно, оно свойственно и юношам, и зрелым мужчинам, так почему бы не подчинять его себе, строя храм любви в сердце своем? И совокупление с возлюбленной не менее прекрасное действо, чем строительство храма.
Итак, возвращаясь к уже записанному, отмечу, что у людей, охваченных тяжелой работой, ослабевает как умственная, так и любовная сила… И это наводит меня на мысль о том, что источник силы, открытый Всеприсущим в каждом из нас, един и, увы, не бездонен. Счастливы те, у кого эти источники быстро пополняются. С другой же стороны, переполнив их, всякая сила требует выхода.
Я и сам через некоторое время после смерти возлюбленной жены моей искал женщину. Потом же призвал меня Всеприсущий, и незачем мне было давать обет монашества, ибо направил он силу мою в иное, столь же широкое русло.
И с радостью отпущу я Туса по реке мирской жизни, и буду счастлив, если соединится он с возлюбленной своей. Но сколь радостны бывают вести о свадьбах, столь же печально мне слышать о самоистязаниях, практикуемых в Моранне».
Никит вновь окунул стил в тушь. А когда поднял его, темная капля на остром кончике вызвала в сознании библиотекаря некий фаллический образ и вновь вернула Никита в прежнее русло размышлений.
«Единство источника Силы подтверждает также и то, что ночь, проведенная в любовных утехах, а об этом говорит как мой собственный давний опыт, так и труд уважаемого Гидэма из Рона, ослабляет не только физическую, но и мыслительную силу мужчины. По словам Гидэма, после такой ночи он не брал в руки стил в течение трех-четырех дней. Мой же источник силы пополнялся быстрее. А теперь и потребности в ее растрате на любовные влечения нет, и не ведаю я ее количества, ибо не способен разглядеть дна источника».
Никит снова подумал о Тусе. «Хотел сделать из мальчика преемника и ни разу не спросил, желает ли этого он сам. И о возлюбленной его, о которой тот думал чуть ли не каждый день, если бы не Юл, то мог бы и не узнать. Хорош учитель! Надо бы написать Эронту. Может, он куда-нибудь пристроит Туса… А как прав оказался старик! Неосознанное стремление порой является подсказкой самого Всеприсущего о том, как следует нам поступить. Послал же он Мика лишь по одному своему ощущению, и как кстати прибыл конгай. Да… Веревки…»
