Никит снова вспомнил обещание, данное юноше, протер стил, застелил пюпитр и отправился к Руту.
Служку он нашел в мастерской Гилла за монастырем. Тот перекидывал какие-то железные заготовки.
— О Рут, уважаемый, на сей раз, я полагаю, конгай предложил весьма здравый план. Хорошо бы разузнать, какие препятствия ждут нас за хребтом. Тем более что сегодня-завтра мы уже подведем лестницу к площадке, а за ней склон достаточно пологий…
— Мы уже к вечеру будем там.
— Может, попробовать отпустить мальчиков? С помощью веревок они вполне бы смогли подняться.
— Ты, кажется, уже решил. И хочешь узнать, хватит ли веревки? Я думал…
— Ну, и?..
— Я сам хотел бы. Вот клинья отбираю…
— Я полагаю, тебе все же лучше остаться здесь. А они, перебравшись, отправятся в Кор и поторопят монахов…
— И то дело…
После дневной трапезы все четверо: Мик, Тус, Рут и Никит уже сидели в хранилище и перебирали веревки. А к вечеру они перенесли снаряжение к подножию лестницы. Лишь после этого Никит продолжил запись.
«С помощью Божьей сегодня привели мы лестницу к площадке, что над озером, и путь этот оказался верным, ибо за той площадкой склон пологий настолько, что искушенный человек может подняться по нему до следующей стены, не пользуясь ни веревкой, ни крючьями. Следующая же стена менее отвесна, чем та, которую мы прошли, и камень ее менее прочен, поэтому легче будет рубить ступени для подъема по ней. Правда, они будут недолговечны, однако их жизнь уложится в десяток наших жизней.
Склонен полагать я, что само время познается в отношении, и слова „долголетие“ или „долговечность“ применимы, лишь когда сравниваешь время жизни одного и другого…
Впрочем, относительно само наше восприятие времени. Ожидание, скажем, растягивает его, и всякая минта кажется иром. Страх тоже немало удлиняет наше время, и, кроме того, как полагают мудрые, проживая время страха, мы укорачиваем себе жизнь.
Человек, подверженный страстям, как заметил в своем труде Уасили Рус Рунский, живет меньше, чем спокойный, а житель равнин — меньше, чем горец. Да и пища, употребляемая нами, способна приносить или уносить время жизни. Тот же премудрый Уасили, сам проживший около полутора сотен иров и сохранивший свой разум даже в глубокой старости, проводил опыты с тагами. И, как выяснилось, таги и хиссуны, коим не давали мяса, были менее злыми и жили на десять иров дольше, чем употребляющие привычную пищу.
И насколько верю я в смертность людей, вернее, смертность их бренных тел, настолько же верю и в бессмертие Всеприсущего. Смерти, как таковой, вообще нет. Ни одна вещь, даже мелкая песчинка не уходит в ничто. Изменяя свою форму, исчезая, не пропадают тела и сущности, а приобретают иной вид. Милон Норнский в стеклянном сосуде нагревал воду, собранную после дождя, и она превращалась в невидимый глазу пар. Оный отводился по трубке в другой сосуд, охлаждаемый льдом, и собирался там вновь в виде воды. И количество полученной воды равнялось количеству исчезнувшей. Не происходит ли подобное и с нами после нашей смерти? Исчезает бренное изношенное тело, но появляется новое, а душа, божественная суть наша, переходит подобно пару…
Маги же, способные жить два-три сентана, не в меньшей степени, чем люди, принадлежат миру сему, и их долголетие еще раз подтверждает слова мои. Сущность их неизменна и нестарима, тело же они способны обновлять магическими способами, не прибегая к смерти. И если пришлец обрел руку, то он это сделал не из пустоты: чье-то тело, а может, просто пища, поглощенная им, перешла, как вода в опытах Милона, в иное состояние и обрела формы человеческой руки.
И то, что мы называем Смертью, то, с чем борется бесстрашный Элг, — всего лишь действие в старинной легенде, обретшей голос. И существует, возможно, волшебное одеяние Тормантион, ибо известно, что существуют Врата Бессмертия».
Никит вдруг понял, что поймал край полога, скрывающего некую истину, уловил мысль, рожденную чьим-то сознанием и связанную с волшебным одеянием и доспехами. Библиотекарь подумал о Ксанте.
«Удивительно, сколько ни разговариваю, а не спросил, что же он ищет… Тогда он искал имя… А в этих легендах… Одеяние?..»
Однако Никит, лишь на несколько мгновений позволив размышлениям отойти с главной дороги и пройтись по одной из прилегающих тропинок, вернулся к записям.
«Как утверждает множество ученых, словам коих я склонен доверять, Врата, дарующие бессмертие, существуют и расположены где-то за Гибельным Краем, на острове Древней Смерти. Одни имена этих мест на разные лады десятки раз повторяют слово „смерть“. Но если ее нет, то что же даруют эти Врата? Способ покинуть тело несколько иным образом, чем это происходит обычно? Или сохранять тело бесконечно долго?
И легендарное одеяние Тормантион, цель поисков Элга, способно защитить тело и разум от Древней Смерти, но не более. Душа не нуждается в защите от смерти, ибо, уверен я, она бессмертна. Однако мудрый, обретший это одеяние, мог бы познать многое, проникнуть в природу множества вещей, и поэтому неспроста сокрыто оно Артусом в неведомом месте и охраняется невидимой силой. И Элг должен стать равным Артусу, чтобы владеть им».
Никит почувствовал острую необходимость дочитать последний свиток, однако на полке его не оказалось. «Ксант. У Ксанта…» Библиотекарь снова вспомнил о вопросе, который собирался задать аргенету, и вышел в общий зал.
Ксант так и не переменил позы. Разве что изменила очертания гора свитков у его ног.
— Извини, уважаемый, я не очень отвлеку тебя своим разговором?
— Э-э-э… Я, собственно, ничем не занят. Все, что хотел, я уже сделал…
— Как ты знаешь, лестницу достроили… Рут и Мик проведут веревочный путь, и скоро ты сможешь покинуть монастырь. Но я о другом… Не разрешишь ли ты мое любопытство?.. В легендах об «Искупающем Свою Вину» ты искал имя героя, — Никит на мгновение замешкался, — скажи мне, что же ты ищешь сейчас?
— Э-э-э… Отчего же… Секрета здесь нет. Я просто изучаю легенду в контексте прочих легенд. У тебя в библиотеке оказался… э-э-э… наиболее полный список, и, считая Элга реальной личностью, можно найти многое. Например, э-э-э… попытаться определить место, где скрыто одеяние Тормантион. Э-э-э… Погоди…
Ксант поднял и расправил на пюпитре один из листов, которые привез с собой из Руны. Им оказалась карта, по-видимому тщательно перерисованная самим Ксантом. Обозначения и надписи, привычные Никиту, перекрывало множество незнакомых линий и стрелок, словно на бумаге проявлялся испещренный морщинами лик легендарного прошлого Асты.
