видел. Ноги, руки… страсть!
Это несколько остудило пыл барона.
— Да ты не робей, дружок, — махнул рукой дезертир. — Тут главное с порохом не переборщить, не ссать и голову беречь! Ты как запал подожжешь, так беги что есть мочи, а потом прыгай — головой от пушки. Она ежели и рванет, то тебе только ноги попортит, а голова целенькой останется! Ее надо было песком засыпать, так, глядишь, и ничего.
— Ну, я тебе это припомню, Коляда… — пробормотал Гарон, закусил губу и, отойдя на пару шагов от бомбарды, осторожно вытянул руку с древком и поднес тлеющий конец к запалу.
— А сколько надо было пороху сыпать? — спросил заинтригованный Коляда шепотом, чтобы Гарон не услышал.
— Это на глазок! — кивнул любознательный дезертир. — Не слишком много, но не слишком ма…
Его речь прервал чудовищный грохот, от которого у Игриша мгновенно заложило уши. Когда дым немного рассеялся, он разглядел, что бомбарду сильно встряхнуло отдачей и развернуло вбок, но она к счастью для Гарона, осталась целой. Сам барон лежал в пыли, прикрыв голову руками, как и советовал седоусый дезертир. Эхо от выстрела разнесло по округе, наверное, на десятки миль, и Игриш был уверен, что этот грохот услышали даже на небесах.
Колядники с веселым свистом тут же повскакивали с земли и полезли на насыпь, смотреть куда улетел снаряд. Про Игриша забыл даже Драко, но у того не возникло даже мысли, воспользоваться мальчишеской беспечностью и попытаться удрать. Он побежал на насыпь вместе со всеми и увидел, что ни в какие ворота ядро не попало. Зато в одной из башен острога сквозила здоровенная дыра размером с бочку. Едва ли колядники могли рассчитывать на лучший результат.
Со стен по ним сразу же полилась беспорядочная пальба, но даже ранения и пара убитых, не могли сдержать разухабистого веселья колядников. Не успев унять звон в ушах, они принялись закатывать в ствол новое ядро и щедро сыпать пороху.
Всецело поглощенные обрушением стен, никто кроме Игриша и не обратил внимание, что с каждым выстрелом бомбарды колокольный звон, который упорно давил мальчику на виски, звучал все ближе и ближе.
Как Каурай не старался держаться, задубевшие руки все равно соскальзывали. По счастью он уперся в узел, а то его давно бы снесло ветром, который на эдакой высоте дул с лютым остервенением. Штык одноглазый сжимал зубами, надеясь, что все же успеет пустить его в ход и заберет хоть одну гарпию, прежде чем сам рухнет в объятья земли, когда силы совсем оставят его.
Утешало лишь то, что несущим его гарпиям было не слаще. Пусть они и находились в своей стихии, но ноша бестиям была явно не по зубам. Отдав всю силу собственных крыльев на то, чтобы сорваться с крыши и подняться к облакам, они очень быстро выбились из сил и сейчас, мерзостно вереща на весь свет и впустую щелкая клювами, спускались все ниже.
Но все равно слишком медленно, чтобы одноглазый чувствовал себя победителем. Им еще предстоит спуститься к деревьям и дать упрямому человечку разок протаранить пару ветвей — так этот банный лист сам отлепится от них. Каурай не мог позволить себе умереть так глупо, поэтому, немного передохнув, поднапряг мышцы и начал взбираться по веревке, рассчитывая немного подсобить гарпиям с “мягкой” посадкой.
Пусть ему было совершенно не ко времени разглядывать пейзажи, но одноглазый не мог не отметить, что этой ночью на Пограничье творится нечто очень плохое. На месте многих хуторов глаз встречали столбы дыма и яркие языки пламени, а вокруг острога, ясно вырисовывающегося из темноты всполохами пищального огня, кипела непримиримая схватка. И те раскаты невидимого грома, которые они с казаками слышали на колокольне, были отнюдь не случайны. Так грохочет поистине гигантское орудие, которое изрядно накормили порохом. И такую тварь даже Повлюку не взвалить на плечо.
Он был благодарен только искусству кречетовцев навязывать узлы, иначе ему нипочем не продержаться в воздухе так долго. Перехватив веревку, он наконец-то приблизился к гробу, который мотался в воздухе из стороны в сторону, как огромный, деревянный колокол. Вцепившись в дыру, оставленную в нем бердышом покойного пана Рогожи — спасибо и ему за старание — одноглазый обхватил гроб руками и прижался к его гладкой, отполированной поверхности. Под ногами зашелестела листва — гарпии спускались к верхним ветвям, задевая кроны торцом гроба. Еще чуть-чуть ниже и гроб окунется в это бурлящее море.
Больше терпеть эту поездку у одноглазого не было никакого желания. Повиснув на одной руке, он выпустил штык из зубов и метнул его, целясь в крыло гарпии. Промахнуться было почти невозможно, и клинок, несколько раз провернувшись в воздухе, проделал в гадине здоровенную дыру.
Тварь противно завизжала от боли и забила в воздухе раненой конечностью. Весь вес лег на плечи ее подруги, но, как та не молотила крыльями, их тандем не продержался в воздухе и десятка ударов сердца. Гроб накрыла листва.
Одноглазый еще пытался держаться сколько хватало сил. Но вскоре веревки запутались в ветвях, и гроб со всего маху налетел на крону огромного дуба. Гарпий дернуло в воздухе, и обе твари врезались одна в другую, полностью потеряв ориентацию. Каураю повезло чуть больше — он сумел съехать по веревке и лишь чудом не столкнулся с гробом, который мотался в воздухе как маятник, наталкиваясь на все, что попадалось на пути, ломая дубу ветви, взбивая тучу листвы.
Спаситель хранил одноглазого, но от болезненного столкновения с дубом его не уберегли даже высшие силы. Ветка боднула его в бок и с треском поломалась, но смогла-таки сбросить упрямца. Вселенная вертелась волчком, пока он падал, безвольно раскинув руки и забыв заорать во все горло. Когда земля приняла его, дух разом бросился вон из тела, и Каурай ненадолго отключился.
Когда удалось собрать силы в кучу и проморгаться, гул и звон стоял на весь лес. Каурай лежал на спине, чувствуя себя отвратительно — не мог пошевелить даже пальцем, не мог вздохнуть и припомнить, что он здесь делает. О том, чтобы подняться не могло быть и речи. Но он все равно поднялся.
Сильно покореженный, но еще целый гроб одноглазый отыскал неподалеку. Впрочем его сложно было не заметить — он свисал на веревках с могучих дубовых ветвей, слегка покачиваясь подобно странному праздничному украшению. Другим украшением служила тварь с перебитым крылом — ее насадило на ветку, и из ее брюха на землю стекали черные, вязкие потроха.
Каурай
