Всадник остановился возле командира караула, наполовину седого шатена со шрамом от лба над правым глазом через перерубленную переносицу и до левой щеки, и сообщил:
— Не понравился епископу мой конь. Сказал, что слишком резвый, ему поспокойнее надо.
— Зря он так! Я бы такого с удовольствием купил! — сильно гундося, произнес командир.
— У тебя на такого денег не хватит! — надменно усмехнувшись, бросил всадник.
— А сколько ты хочешь за него? — вмешался я в разговор, даже не став проверять коня, потому что епископу фуфло не стали бы втюхивать.
Всадник сперва собирался и мне ляпнуть что-нибудь высокомерно, а потом, как догадываюсь, опознал во мне того самого ромея, который, спасшись чудом, теперь сорит деньгами, заказывая странные предметы у местных мастеров, поэтому деловым тоном сказал:
— Епископ хотел купить его за тридцать триенсов.
Это всего лишь десять солидов. В прошлую мою эпоху такого коня в Константинополе можно было купить за пятьдесят и даже дороже.
Я уже знал, насколько здесь дороги деньги, особенно золото, да и покупателей на такого коня трудно будет найти, поэтому с серьезным видом признался:
— Мне далеко до епископа, столько заплатить не смогу, — после чего предложил: — Моя цена — восемнадцать триенсов.
Сошлись на двадцати одном, и только потому, что мне не хотелось менять солиды, иначе бы сбил до двадцати. После чего вместе отправились на постоялый двор, где коня определили в конюшню, а я сходил в свою комнату и достал из спасательного жилета девять солидов, отчеканенных при Валентиане Третьем. Всадник, который, как оказалось, был барышником, проверил каждую монету на вес, затем попробовал согнуть, чтобы убедиться, что не свинец, покрытый позолотой, и напоследок уронил на камень, чтобы послушать красивый, «золотой» звон. То, что монетам без малого триста лет, его абсолютно не интересовало, как и то, кто изображен на них.
Лишние два солида были платой за вьючного коня, за которым мне пришлось пройти километров пять до владений барышника — большого одноэтажного дома с просто огромным хозяйственным двором, огражденным каменной стеной высотой метра полтора. Три четверти двора занимали две длинные деревянные конюшни, расположенные по краям и напротив друг друга, загон из жердей, в котором находились десятка два жеребят, а в центре была площадка для выездки лошадей, сейчас пустовавшая. Мне разрешили зайти в ближнюю конюшню и выбрать мерина, который понравится. Я взял вороного четырехлетку, некрупного и спокойного, на котором и вернулся охляпкой на постоялый двор.
5
Пообедав, повел обеих лошадей к кузнице на дальнем краю нашей слободки, чтобы подковать их. Сейчас подковы делают в виде немного закругленного уголка с четырьмя отверстиями для ухналей. Я заказал такие, какие будут через много веков: отдельно на передние копыта, отдельно на задние, более удлиненные; с отворотами — тонкими полукруглыми вертикальными пластинками полтора сантиметра в высоту и два с половиной в ширину на внутренней стороне, которые не дают копыту смещаться вперед: одной в передней части для передних копыт и двух по бокам в передней трети для задних; с котрбухтовкой — скосом на нижней поверхности к внутреннему краю, чтобы не прилипали грязь и снег, отскакивали мелкие камешки; гвоздевыми дорожками — желобками, в которые утапливаются головки ухналей: по четыре с каждой стороны подковы для вьючной лошади и по пять для верховой, у которой копыта заметно больше; в пяточной части подков по отверстию для приваривания шипов, если не потеряются до зимы.
Кузнец как раз ковал серп. Завидев меня, сразу отложил его. Уверен, что за серп рассчитаются бартером, скорее всего, зерном, причем в конце лета, когда соберут урожай, а я плачу наличкой, о чем знает уже весь Бордо и окрестности. Выслушав, что надо выковать для меня, надолго задумался. Судя по собравшимся на лбу морщинам, мыслительный процесс был предельно сложным.
— Двадцать пять денариев за два комплекта и подковку, — натужно выдохнув, объявил кузнец.
— Договорились, — согласился я.
Он сразу добавил черные криво-овальные куски древесного угля в горн, засунул в них восемь неправильной формы брусков мягкого железа, после чего взялся за деревянную рукоятку мехов и начал качать их. Меха тихо поскрипывали и словно бы облегченно выдыхали, выпуская в горн воздух через сопло.
— Где ты научился считать? — поинтересовался я.
— В школе при храме, — ответил кузнец. — Одну зиму ходил в нее, отец заставил. Научился читать Библию, писать свое имя и считать до ста. Больше мне и не надо.
Видимо, церковь взяла на себя заботу о просвещении населения, а заодно укрепляла в вере прихожан.
— Серп на заказ делаешь? — задал я следующий вопрос, чтобы поддержать разговор.
— Да, крестьяне из деревни с того берега заказали. У них было два, один сломали, — рассказал он.
— Два серпа на деревню?! — удивился я. — Наверное, пара дворов всего?
— Нет, семнадцать, — сообщил кузнец. — Больше иметь им не по карману.
— А какие у вас здесь урожаи? — продолжил я допрос.
— Сам-три. Редко у кого сам-четыре на очень хороших почвах или в монастырях, где плуг с железным лемехом и упряжку из двух-трех пар волов, с помощью которых пашут глубоко и даже целину поднимают, — рассказал он. — А в Константинополе какие?
— Чуть лучше — иногда сам-пять бывает, но только у богачей, имеющих много рабов, инвентаря и тяглового скота, — дал я данные моей прошлой эпохи.
— У нас богачи раздают наделы сервам (серв — раб на латыни) и вилланам (поселенец), а чем они будут пахать — не их дело, лишь бы оброк вовремя платили и барщину отрабатывали, — сообщил кузнец.
— А какая разница в правах между вашими сервами и вилланами? — спросил я, предположив, что явно не та, какая будет через четыре века, когда я был неподалеку.
— Серв — собственность владельца земли, который что хочет, то с ним и сделает, а виллан — свободный человек. По какой-то причине остался без земли, скорее всего, младший сын, вот и арендовал участок у богача. В оплату должен отдать часть урожая, обычно треть, или скотину, или отработать — как договорятся. А не договорятся, уйдет к другому землевладельцу, — рассказал он.
— А свободные крестьяне со своей землей есть? — задал я следующий вопрос.
— Конечно, есть! Говорят, что больше половины, — сообщил кузнец с нотками возмущения, будто я предположил дикую ересь.
Значит, феодализм пока пробуксовывает на территории Аквитании.
— Серп ты для деревни сервов ковал? — спросил я, чтобы убедиться в этом.
— Нет, для свободных, — ответил он.
Значит, не так уж и плохи дела у феодализма: скоро всех превратит в сервов.
— Как подкую лошадей, так и поедешь домой? — в свою очередь поинтересовался кузнец.
— Сперва надо дождаться, когда седло изготовят, — ответил я.
— А-а, это для тебя ищут шерсть лосиную, — припомнил кузнец.
— Да, — подтвердил я. — И раба надо купить или слугу нанять. Никак не найду подходящего. Предлагают стариков, а мне нужен юноша, чтобы быстро всё делал.
— Я поспрашиваю, может, кто согласится, — пообещал он. — У меня за день много народа бывает.
Железо в горне раскалилось, и кузнец начал ковать подкову для передней ноги вьючном мерине. Пусть поэкспериментирует на нем, чтобы с боевым конем лучше справился. Первая получилась не совсем такой, как я хотел. Объяснил, что и как подправить. После чего кузнец довел подкову до ума. Я понаблюдал, как он чистит копыто, срезает ороговевшую часть, прибивает подкову. Мастер своего дела, ничего не скажешь. Затем повторили с подковой для задней ноги. Эту он сделал быстрее.
Хоть и говорят, что можно вечно наблюдать, как течет вода, горит огонь и работает другой человек. Второй и третий процессы мне быстро надоели, поэтому решил прогуляться к реке, посмотреть на первый. К тому же, не буду лезть под руку кузнецу. Заметил, что его уже начали раздражать мои советы.
На реке никого не встретил, поэтому прошел по берегу вниз по течению, вернулся к городу и направился к кузнице, потому что солнце уже зашло. Обе мои лошади были подкованы, и кузнец опять делал серп. Убедившись, что работа выполнена, как надо, заказал еще один комплект подков и в оплату первого и авансом за второй отдал золотой солид.
