Большой круглый стол застелен скатертью. На скатерти, на симпатичных салфетках, стоят расписанные сиреневыми цветами фарфоровые тарелки с золотой каймой. Рядом с тарелками лежат приборы, стоят стаканы. В салатницах из того же сервиза влажно поблескивают салаты и закуски. Из супницы выглядывает ручка половника, в качестве второго на блюде лежит восхитительно зажаренная курица в окружении золотистого запеченного картофеля. Соусы в фарфоровых соусницах, напитки в хрустальных графинах – картинка торжественного застолья такая аппетитная и красивая, что текут слюнки. И рождаются вопросы.
– Скатерть, фарфор… – пораженно икает Прапор, присаживаясь на краешек стула. – Зачем?
– Когда успели? – тихонько вторит Тимур мыслям Серого.
– Ну как же? – Юфим всплескивает руками. Руки у него тонкие, ухоженные, женственные, пальцы гибкие, как у всякого музыканта. – Вы же пришли к нам! Вы гости! Это же такой праздник!
Прапор крякает и замолкает, не найдя возражений. Тимур и Михась растерянно рассматривают стол. Серый присаживается у салата и тут же получает от Юфима нечто бледно-желтое в бокал. Загадочный напиток оказывается лимонным компотом с мятой. Серый пьет, наслаждаясь приятной полузабытой кислинкой, и скользит взглядом по саду. Теплиц в нем нет. Лимоны не растут. А компот свежий.
Серый не успевает поделиться открытием с остальными – Зет подсовывает ему широкую доску, большой нож и круглую буханку хлеба. Приходится резать и укладывать куски в симпатичную плетеную хлебницу. От занятия его отрывает восхищенный присвист Тимура:
– Красотки!
Серый вскидывает голову и оборачивается туда, куда смотрят остальные мужчины.
Мама ослепительна в светлом кремовом платье, украшенном изумрудной вышивкой в виде листьев и оборками по краю длинного подола. Ее пепельные волосы собраны в высокий небрежный пучок. Локоны выбиваются из прически, вьются от влаги. Изумрудные серьги оттягивают мочки ушей, покачиваются при каждом шаге и блестят в закатных лучах. Серый и раньше считал, что его мама красивее всех, но сейчас с удивлением понимает, что она еще и совсем молодая. Сколько ей? Тридцать восемь? Тридцать семь? Почему он раньше думал, что это уже почти старость?
Рядом идет Олеся. Хозяева для нее подобрали нежное голубое платье с цветочным узором и широким поясом, подчеркивающим тонкую девичью талию. Олесе непривычно с юбкой. Она высоко придерживает подол, поминутно стряхивает короткое светлое каре с лица и резкими, нервными движениями поправляет на плечах пышные короткие рукава. Серый не уверен, но, кажется, они называются фонарики. В сумерках вышитые цветы на голубом подоле почти сияют.
Верочка, горделиво вскинув голову с роскошной темной косой, ступает в белом. Оборки на рукавах, красно-коричневая вышивка и высокий пояс под грудью ничуть не скрывают круглого живота. Наоборот – показывают. Серый присматривается к узорам и понимает, что на них изображены грозди красных ягод.
– Рябина, жасмин и плющ, – говорит над ухом Зет. – Не кажется ли вам, что это излишество, Юфим Ксеньевич?
– Прошу прощения, Зет Геркевич, – в тон ему отзывается Юфим. – Но именно их нам и не хватает.
– Лишь бы не как в прошлый раз, – ворчит Зет.
Серый поворачивает голову и видит, как тот стоит напротив близнеца и, запустив руку в его светлые волосы, гладит большим пальцем шрам на незагорелой шее. Шрам уже почти белый, длинный, тонкий, чуть выступающий. Опасный. Старались попасть в сонную артерию. Не попали, похоже, только чудом – слишком красноречивы взгляд Зета и его бережные касания. А Юфим молчит и виновато улыбается. Серый непроизвольно ежится, чувствуя, как в груди остро вскипает тоска по Вадику. Они с братом тоже были весьма близки…
Тимур, сияя от восторга, тоже поворачивается к хозяевам:
– Вот это да! А откуда у вас… – и захлебывается словами, выпучивая глаза и раззявив рот, словно выброшенная на берег рыба – сцена между хозяевами выглядит очень интимно.
Юфим моргает, смотрит, словно только вспомнив о гостях, хлопает Зета по плечу, и тот неохотно отступает. Но тонкий страшный шрам все еще приковывает взгляд. Серый не понимает, как не заметил его раньше. Пусть и бледный, но розовый цвет сильно выделяется на белой коже.
Юфим подмигивает Серому и хлопает в ладоши, когда Михась галантно подает руку Верочке, помогая подняться в беседку. На воротнике его рубашки и карманах тоже россыпь рябиновых гроздьев. Он и Верочка как никогда выглядят парой. Тимур не отстает – подает руку Олесе. Та надменно фыркает и после недолгого раздумья снисходит. Серый сидит слишком далеко и не может подать руку маме. За него это делает Прапор и двигается, позволяя им сесть рядом. Ее кремовое платье действительно расшито резными листьями плюща. Красиво и подходит под оттенок изумрудов. Хозяева садятся во главе стола.
– Поскольку все в сборе, торжество по случаю гостей можно считать открытым, – слаженным хором говорят они. – Так разделим же пищу в знак мирных намерений и принесем друг другу клятвы в дружбе.
Тают послезакатные сумерки. На небе разгорается месяц. Хмарь скользит мимо необыкновенного дома и к наступлению ночи окончательно исчезает в лесу. Вкусная домашняя еда тает во рту. Серый любуется садом. Ему хочется остаться здесь навсегда. Он улыбается маме, и мама отвечает светлой, уже не вымученной улыбкой.
Только ее пальцы всё еще цепляются за его руку, беспокойные и нервные.
Глава 3
Сон настолько сладок и мягок, что не хочется просыпаться. Серый слышит деловитое кудахтанье кур, чувствует под боком мягкий матрац и зарывается глубже в подушку. Дивный сон. Даже запах свежих наволочек чудится, с мыльной ноткой. И над головой тихий мамин голос шепчет простенькую молитву. Как тогда, в детстве, до рыжей хмари.
– Сережа! Сережа, просыпайся! – Мама теребит его за плечо, и Серый с сожалением открывает глаза.
Прекрасные ощущения не исчезают. Он лежит в незнакомой комнате на одной из кроватей с резным изголовьем. Солнечные лучи играют на тонком растительном узоре светлых обоев, на золоченых рамах картин, потолок украшает люстра с хрустальными подвесками. Из приоткрытого окна летит птичье пение, которое изредка перекрывает кукареканье петуха. Тюль колышется от легкого ветерка и бросает полупрозрачные тени на деревянный пол.
Серый моргает, не до конца понимая, где он находится.
– Сереж! – Мама снова дотрагивается до его плеча, теплая, по-домашнему уютная в халате с узором из листьев плюща, и он вспоминает вчерашний день. Просыпается окончательно.
– Я думал, мне это приснилось, – хрипло говорит он и замечает: – Милый халат. Тебе идет.
– А? – Мама смотрит на себя и теребит широкие махровые рукава. – Это Юфима Ксеньевича…
Взгляд ее глаз, таких похожих на глаза Серого, стреляет в сторону. Маме явно не по себе.
– Я думала, что мы не проснемся, – признается она еле слышно.
Серый тоже невольно переходит на шепот:
– Почему?
– Всё это… – мама неопределенно машет рукой, не уточняя, что именно, – слишком непонятно. Почему хмарь сюда не опускается? Почему здесь больше никого нет?
– Ну… – Серый раздумывает над вполне резонными вопросами. Сонная голова соображает вяло и вместо ответа подбрасывает воспоминание о шраме Юфима. – О хмари мы знаем мало. Наверное, ее все-таки что-то отпугивает. Может, здесь аномальная зона? С другими людьми у хозяев, похоже, не срослось, вот они от них… того… – Серый отводит взгляд, не желая напоминать об их собственном прошлом.
Мама не обращает внимания на его слова и вскидывается:
– Тогда тем более нельзя у них оставаться! Если они нас в любую минуту…
– Мам, Юфиму пытались перерезать горло. У него шрам на шее есть, не заметила? – перебивает Серый. – Если бы такое случилось со мной или с Вадиком…
Он осекается. Это запрещенный прием – вспоминать о брате. Мама моментально проглатывает все обвинения, темнеет лицом и теребит серьги. Да, если бы кто-то попытался навредить Серому, она бы убила безо всяких колебаний и раздумий. А если бы существовал кровавый обряд, возвращающий людей из хмари, она перерезала бы всех даже в группе Прапора, и рука бы не дрогнула в сожалении. Хотя нет, мама пожалела бы… Потом. Наверное. Когда заобнимала бы Вадика всласть. Но это совершенно не то, о чем следует с ней говорить.
