он со всей уверенностью. — Разрешите напоследок один вопрос?
— Конечно.
— Я слышал, не так давно из окна вашего клуба выпал человек. В газетах писали об этом несчастном случае.
Вортрайх прекратил улыбаться и несколько растерялся, забыв, что держит менталиста за руку. А даже если бы и вспомнил — глаза Гаспара не позволили бы ему ее выпустить. В них был немой приказ, игнорируемый той частью рассудка, которой человек способен управлять. Незаметный и неосознаваемый порыв, выдаваемый за собственное желание.
Вортрайх нахмурился. Его сознание заполнилось образами, картинками, словами, мыслями, чувствами, переживаниями, выстраивающими лестницу, которая вела вниз, в глубины памяти. Каждая ступень была своеобразной развилкой, перекрестком, ведущим в разные стороны, к разным воспоминаниям. Вортрайх послушно шел туда, куда вели слова менталиста, приказ в его глазах. Однако, пройдя нужное количество ступеней, Вортрайх неожиданно свернул — и его сознание наполнилось образами, картинами, словами и переживаниями. Насквозь фальшивыми, ложными, чужими.
Гаспар почувствовал это сразу, узнал знакомую школу, ту самую, которую прошел сам. Школу Вселандрийской Ложи чародеев, готовящую немногочисленных менталистов для работы в Комитете Следствия.
— Ах да, выпал один из охранников, когда мы делали небольшую перестановку в моем кабинете, — убежденно сказал Вортрайх. Он не лгал: для него это была истина. Для него в тот день все произошло так, а никак не иначе. — Я попросил их оказать любезность и передвинуть шкаф. Один из них не рассчитал силу, слишком занес угол — ему хотелось закончить побыстрее, а закончилась спешка смертью по неосторожности.
— Какая, — болезненно поморщился Гаспар, отпуская его руку, — трагическая случайность.
— И большая потеря — это было хорошее окно, — вздохнул Вортрайх. — Но не стоит беспокоиться, мы быстро восстановили понесенный урон.
В этом он тоже был предельно искренен и честен, и менталисты тут были ни при чем.
Гаспар сделал несколько коротких вздохов, гася взрывы острой боли в черепе. Но оно того стоило: за одно рукопожатие он узнал больше, чем за все утро.
— До встречи, хэрр Вортрайх, — тепло распрощался сын знаменитого имперского магната.
— Надеюсь, до скорой, хэрр Напье, — ответил Йозеф Вортрайх пустоте.
Гаспара уже не было.
* * *
В себя менталист пришел в ближайшей ресторации. Возможно, где-нибудь на Шлейдта цены кусались поменьше, но ему было все равно — и так потратил за утро около двух сотен. Уткнувшись в блокнот с заметками, Гаспар заказал себе обед, приглушил головную боль парой стопок чего-то крепкого. Помогло несильно — алкогольную стадию своей карьеры менталиста Гаспар закончил в начале года, но все-таки принесло хоть какое-то облегчение. По крайней мере, он себя в этом убедил.
Отобедав, Гаспар уехал с улицы Шлейдта.
Ночь в «Империи», кроме истощения Даниэль и повода для скулежа Эндерна, дала результатов немного — история в Шамсите повторилась, только без внезапно нагрянувших бандитов. Встреча с доверенным Ротерблица тоже прошла без происшествий, хотя Гаспар и удивился некоторым подробностям. Похоже, агент во что-то вляпался и собирался залечь на дно. Это менталисту очень не нравилось, но ничего не поделать. Оставалось только идти по следу убийцы, а наследил он изрядно. Понадобилось три дня, чтобы изучить их и придать им хоть какое-то подобие системы. Правда, без толку. Системы попросту не было. Приходилось полагаться на интуицию и удачу и искать свидетелей всех необычных, громких и подозрительных происшествий в Анрии, о которых писали газеты за последние три недели. До сегодня — без особых результатов.
Очередная заметка в блокноте привела менталиста к пивной «Морской слон» в районе Новый Риназхайм. Здесь, как сообщала газета, произошла страшная резня, в которой убили четырех человек. Дата, к сожалению, не указывалась, хотя газетчики клялись, что даже опрашивали свидетелей и очевидцев, а не просто пересказывали слухи.
В пивной Гаспар почувствовал себя неуютно. Слишком уж он выделялся, слишком уж обращал на себя внимание. Он шел к стойке бармена и, даже не открывая разум, слышал, как у каждого присутствующего шевелятся мысли раздеть Гаспара догола. Просто чтобы восстановить справедливость, не говоря уж о том, чтобы возместить все убытки, понесенные из-за рождения в неправильном сословии.
Бармен, похожий на пирата, не сказал ничего вразумительного. Не потому, что не захотел, — значок магистра-следователя Ложи был очень сильным талисманом, будучи при этом куском обычной меди. Даже в Анрии он делал людей сговорчивее, не из страха перед Кодексом или законом, а просто из врожденного, иррационального и инстинктивного ужаса перед чародеями. Даже если человек увидел этот значок только в своей голове.
Бармен не стал отпираться и честно признался, что да, было. Завалился модерский мусор, докопался до какого-то жалкого полудурка, а за полудурка вступился какой-то лось в шляпе. И покрошил всех четверых, глазом не моргнул. Никто толком не понял, что произошло, все разбежались, как крысы с корабля. А что уж там потом было — так то знает только лось в шляпе и риназхаймские ребята, отиравшиеся неподалеку, которых бармен позвал, чтобы сами со всем разбирались. Запомнить лося в шляпе бармен не смог, жалкого полудурка — не захотел. Сказал лишь, что модерский мусор якобы искал сбежавшую крысу. Гаспар вычеркнул из блокнота пункт «расспросить о бойне» и сделал пометку, что надо поручить «херу Э.» заглянуть в Модер при случае.
Из «Морского слона» менталист поехал на Тресковую улицу, благо за отдельную плату кучер услужливо согласился дождаться. Искомый ломбард нашелся сразу — сложно было проехать мимо. Окна здания были заколочены досками, двери наглухо забиты. Ломбард носил следы грабежа, кажется, его даже пытались поджечь. Кто-то оставил краской на стене трехбуквенный мемориал, который обязательно увековечивает любую подходящую стену в любом городе любой страны мира. Кто-то обвинил «Швайнкина» в педерастии, а кто-то — некую Имму в проституции. Не обошлось без провокации, однако надпись «Долой кайзера! Вся власть народу!» была старательно закрашена, хоть и угадывалась без усилий.
Гаспар походил кругами, ловя на себе подозрительные взгляды обитателей улицы. Минут через пять к нему подошли двое, по виду — обычные рабочие, но отнюдь не с ближайшей фабрики. Хотя рабочий день не закончился, оба были изрядно даты. Они осведомились, чего достопочтимый господин мог позабыть на богом оставленной, не подобающей его статусу и виду улочке, где проживают безропотные и смиренные народные массы, и не соблаговолит ли достопочтимый господин отбыть в более подходящее и чистое место, чтобы не испачкать такие новые и дорогие туфли.
Гаспар не ответил. Один из рабочих вдруг вспомнил, что у него убежало молоко и нужно срочно его ловить. Второй вежливо ответил на спокойно заданный вопрос о том, что случилось с ломбардом. Менталист любил работать с мягким и податливым сознанием, разжиженным алкоголем. Ему можно внушить практически все, что угодно. Правда, и толку особого от пьяных нет: они не способны сконцентрироваться хоть на какой-то мысли, даже если вести их за ручку.
Хотя и трезвым рабочий ничего не сказал бы, потому как ничего и не знал. В тот вечер он пил и тискал под деревом соседку, которая наконец-то согласилась дать. Потом услышал «Халява!» и побежал со всеми мародерствовать в ломбарде, успел умыкнуть перстенек и часы чьего-то дедушки, которые успешно пропил, и ему не стыдно. Единственное, что он запомнил, как кто-то удирал дворами, и то, запомнил лишь потому, что из-за того мудака соседка потеряла настрой и не дала. Так что если достопочтимый господин хочет чего-нибудь узнать, надо спрашивать Милле Морячка — этот постоянно терся у ломбарда и предлагал Швенкену какое-нибудь барахло.
Милле Морячка Гаспар нашел быстро — тот играл в ближайшем дворе в домино с тремя приятелями. Возможно, Милле действительно был когда-то моряком. Менталист тактично дождался, когда партия закончится, и отвел Милле в сторону. Морячку не очень хотелось общаться с достопочтимым господином, одетым в стоимость всей Тресковой, но, увидев пару купюр с портретом Вильгельма Первого, свое решение изменил.
Милле рассказал, что ломбард в тот день был закрыт, но под вечер пришел кто-то. Правда, запомнил Милле разве что дурацкую шляпу и плащ не по погоде. Почти сразу началась пальба. Из ломбарда потом вышел только сдернувший
