— Товарищ Сталин, к Вам на прием срочно просится товарищ Мехлис, говорит дело очень важное.
— Раз важное, пусть заходит.
Вот еще один человек, которого надо посвящать в тайну, но и контролировать придется жестко и бескомпромиссно. Этот не предаст. Не предал тогда и сейчас не предаст, но дров наломать может. И ведь не дурак. Но не способен Лев на созидание, натура не та. Интересно, что у него там случилось? Чтобы Мехлис рвался на прием, без предварительной записи, это что-то выходящее за рамки. Начальник ГлавПУРа стремительно ворвался в кабинет:
— Товарищ Сталин, я настаиваю на рассмотрении персонального дела коммуниста Берии на бюро! Товарищ Берия возомнил себя каким-то царьком, плюющим на интересы партии! — глаза Мехлиса горели фанатичным огоньком.
— Так, Лев, успокойся и объясни в чем дело? Товарища Берию на бюро мы обсудить всегда успеем, но хотелось бы знать, что именно будем обсуждать.
— Тридцатого декабря, ко мне поступила записка от старшего батальонного комиссара Постышева, проходящего лечение после ранения полученного под Можайском. В своей записке товарищ Постышев сообщает, что в госпитале услышал песни в исполнении находящегося там же на излечении ранбольного. Песни отличные, правильные и нужные сейчас нашей армии и народу, как воздух! К сожалению, записать слова товарищ Постышев не успел, а ранбольной категорически отказался их ему продиктовать. Когда же товарищ старший батальонный комиссар попытался надавить на комсомольскую сознательность парня, появились люди Берии и запретили товарищу Постышеву дальнейший разговор с неизвестным ранбольным, узнать личность певца люди из НКВД так же не позволили. Я лично связался с товарищем Берией для решения этого вопроса, но коммунист Берия наплевательский отнесся к требованию Политуправления Красной Армии. Я считаю недопустимым такой подход и настоятельно требую рассмотрения поведения коммуниста Берии на бюро! Товарищ Сталин, Вы же понимаете, насколько важен сейчас моральный дух армии! А тут идет прямой саботаж со стороны Наркомата Внутренних дел! Я лично знаю товарища Постышева. Это настоящий, преданный делу партии большевик. Не стал бы он меня отрывать от дел по пустякам!
Сталин задумался. Так охранять в госпитале Берия мог только одного человека.
— Хорошо, Лев. Успокойся. Я сейчас сам позвоню товарищу Берии. Есть мнение, что правильно он поступил. Видя, как вскинулся Мехлис, готовый отстаивать свою точку зрения, Иосиф Виссарионович успокаивающе махнул рукой: — Но и твой вопрос считаю обоснованным и требующим самого пристального внимания. Это дело я упустил, — Сталин поднял трубку и попросил соединить его с Лаврентием Павловичем. Пока ожидали связи с Лаврентием Павловичем, Мехлис попытался высказать что-то еще, но был остановлен жестом руки Сталина. Иосиф Виссарионович погрузился в раздумья. Вот и политуправление добралось до Стаина. Да, определенно надо создавать круг посвящённых, дальше скрывать информацию нельзя. Иначе недопонимание будет нарастать, как снежный ком и приведет к катастрофическим последствиям. Почему бы тогда не начать с Льва? Только придерживать его, чтобы дров не наломал. Заодно и от командования его отодвинуть. И вообще с этим двоевластием надо решать вопрос ребром! Да и погоны можно ввести. Но для этого нужна еще одна крупная победа на фронте. Тогда болтуны и демагоги не посмеют открыть рот. Как же много надо всего сделать и не ошибиться! Вот пусть Лев этим и займется, как раз работа для ГлавПУРа и обоснование про преемственность воинских традиций. А чтобы понял необходимость таких решений, надо дать ему всю информацию. Значит надо его отправлять на Ковчег! Заодно и ученые присмиреют. А здесь и заместители справятся. Только категорически запретить ему вмешиваться в управление базой! А то он и там что-нибудь развалит. Пусть занимается вопросами партии, пропаганды и агитации. Еще бы в помощь ему найти кого-нибудь из творческих людей, понимающих в искусстве. Но среди этой братии верных не найти, переметнуться при первом же удобном случае!
Звонок Берии прервал размышления.
— Лаврентий, у меня сейчас находится товарищ Мехлис. Жалуется на тебя. Лев Захарович не слышал, что ответил нарком, но судя по улыбке, ответ Сталину понравился. — Как он там? О ком идет речь, тоже было не понятно, и это раздражало Мехлиса. Но преданность и безоговорочное доверие к товарищу Сталину не давали ему вспылить. — Значит так, Лаврентий, — в голосе Иосифа Виссарионовича появилась жесткость, — сейчас заезжаешь за Александром и вместе приезжаете ко мне. Я думаю назрела необходимость подключить и других товарищей к нашим общим делам. Давай, жду! Сталин положил трубку и, несколько минут задумчиво поглядев не нее, снова поднял: — Соедините меня с товарищем Василевским…
После того вечера, когда он после своего неожиданного выступления в палате у Зины сорвался в непонятную для него истерику, что-то в Сашке изменилось. Он стал молчалив и задумчив, старался больше времени проводить один, бродя по коридорам госпиталя. Даже наступление нового 1942 года прошло как-то мимо него. Единственное, он зашел, поздравил Зинаиду, посидев с ней пока она не уснула, девушка была еще очень слаба. Да еще один раз заходили Ида с Исой, сообщив, что их отправляют в расположение курсов в Люберцах, куда их перебазировали из Кубинки и теперь они не знают, когда в следующий раз смогут навестить парня.
Одноклассницы продолжали навещать Сашку, пытаясь растормошить его, приставали с вопросами о песнях и о службе, но парень отмалчивался, лишь односложно отвечая на прямо заданные вопросы. Или не отвечая вовсе, когда не хотел или не мог ответить. Девушки на такое отношение обижались, но Сашке было все равно. Навалившаяся апатия не отпускала. Особенно кипятилась Ленка:
— Ты, Стаин, смотрю, загордился. Думаешь, если ты герой и песни сочиняешь, то можешь нос задирать?! Мы тут кружимся вокруг него, стараемся помочь, а он ведет себя, как сноб какой-то! — глаза Волковой горели гневом. Сашка, не понимая сути брошенных обвинений, удивленно посмотрел на нее и молча уставился в стену. Все эти Ленкины постоянные претензии и подначки осточертели ему хуже горькой редьки! — Что молчишь?! Нечего сказать?! — одноклассница никак не успокаивалась. Сашка вновь равнодушно посмотрел на Лену и пожал плечами:
— Не кружись… — ему и, правда, было все равно. Сейчас он даже не понимал, как раньше мог переживать из-за отношения к нему этой вздорной девчонки, да и одноклассников в целом? Побесится и перестанет, а не перестанет так и черт с ней. Парень твердо решил, что будет проситься у Сталина на фронт. Ну, нет у него ни желания, ни сил, ни возможностей разбираться в этих детских обидах и взаимоотношениях. Он боевой летчик! Теперь-то это по-настоящему так! И место его на фронте! А не среди ребятишек, считающих, что война это что-то героическое и возвышенное! И пусть они так считают дальше. Начни он их разубеждать, просто не поймут и опять посыплются обвинения от Волковой, опять будут сочувственно-осуждающие взгляды от Насти. Зачем? Всему свое время. Войны, к сожалению, и на них хватит. Не этой, так следующей. Как же он был глуп и наивен, прося Сталина предотвратить ядерную катастрофу. Это невозможно! Человечество само стремится к самоуничтожению и одному человеку, пусть даже такому как Иосиф Виссарионович, изменить это просто невозможно.
А значит остается просто жить. И умереть, выполняя свой долг. Почему-то Сашка решил, что эту войну он точно не переживет. Не убьют немцы, так уничтожат свои. Слишком он чужой здесь, слишком неправильный, несознательный, как тут выражаются. Сашка понял это после разговора со старшим батальонным комиссаром Постышевым. Тем самым мужчиной, что дал ему спички во время импровизированного концерта. Комиссар на следующий день пристал к парню с требованием записать слова песен, а еще лучше исполнить их перед какими-то артистами, чтобы такие замечательные и нужные сейчас песни услышала вся страна. На что получил категорический отказ от Сашки. Парень и так уже пожалел, что раскрылся с незнакомыми здесь песнями перед посторонними людьми и теперь ждал, когда за ним придут люди Берии или вызовут к Иосифу Виссарионовичу для головомойки, а то и чего похуже. Постышев начал настаивать, но тут откуда-то появился неизвестный Александру мужчина. Он вывел настырного политработника в коридор и о чем-то поговорил с ним, после чего тот успокоился и приставать к парню перестал. Но Сашка чувствовал, что история с его импровизированным концертом е закончилась и еще будет иметь последствия для него. И вряд-ли хорошие.
