никакими снадобьями. Чтобы лишь Белобог – первый защитник Правды и Справедливости – мог явить свою волю.
Наверное, предки всех народов, где в свое время укоренился такой способ определить, кто из двух спорщиков прав, каждый раз ждали, что хотя бы у одного рана заживет совсем. Это было бы самым верным доказательством того, на чьей стороне правда богов. Но, думается, такое не случалось ни разу. А потому люди научились определять Высший Глас по тому, у кого ожог затянется лучше.
Млада кляла богов, зевак, которые, лишь удовлетворив свое любопытство, тут же начали разбредаться по домам. Припомнила недобрым словом прародителей всех людей, выдумавших такое паршивое испытание. С разрешения князя она вернулась в свою горницу. Глянув на умывальник в углу, с великим усилием поборола желание опустить пылающую ладонь в холодную воду. Нельзя. Освободить руку от повязки можно только спустя три дня. Для этого поверх ткани ее обмотали бечевой и скрепили княжеской сургучовой биркой. Обработать рану отваром, не сняв повязки, а значит, не повредив веревки или печати правителя, захочешь – не сможешь.
А потому, пытаясь отстраниться от жгучей боли, Млада просто легла на неразобранную постель и уставилась в потолок, размышляя, достойна ли хоть какой-то помощи извне? Помощи сил, чье существование большую часть жизни отрицала. Да и, правду сказать, в которые не больно-то верила и сейчас. Упадут ли тяжелыми гирями на чашу весов все деяния, которые она совершила раньше, или значение имеет только нынешний случай? А может, все решит лишь то, чье тело, ее или Ждана, способно скорее справиться с ожогом?
Кто-то тихо поскребся в дверь. Млада приподнялась на локте, не торопясь приглашать незваного гостя внутрь. Но тот, выдержав пару мгновений, вошел сам. Это был Медведь. От его виноватого вида сразу стало тошно. Сейчас, небось, снова повернет все так, будто в случившемся только его вина.
Млада откинулась на подушку, неосознанно прижимая к груди раненую кисть.
– Почему ты не позволила выйти на поединок за тебя? Все обернулось бы по-другому. Ждан… Он слабее меня.
– Я поступила так, как считала нужным.
Медведь помолчал. Он подошел, присел на корточки рядом с лавкой и осторожно коснулся расслабленной руки Млады. Она отдернула ее и села. Медведь неспешно опустился рядом.
– Зря я влез, получается, – вздохнул он. – Не влез бы, не пришлось бы заменять поединок испытанием.
– Перестань, – Млада поморщилась, подумывая, как бы его спровадить. Когда он придвигался так близко, ей становилось не по себе. – Все случилось так, как, наверное, должно было случиться. Может, я заслужила… Кто тебе вообще разрешил сюда прийти? Хальвдан ведь запретил.
– Воевода много чего говорит. Не все же слушать, – скривился Медведь. – Сам он не стал за тебя заступаться, хорек северный. Ко мне вчера вечером подошел. Рассказал, что сегодня поединок будет и что мне нужно выйти вместо тебя. Я и так сам вызвался бы. А тут подумал, что, раз уж воевода просит, значит, верное дело. Что ты помощи ждешь. А оно вон как вышло.
– Хватит, – Млада на мгновение прикрыла глаза. – Если не хочешь, чтобы я вышвырнула тебя отсюда, просто помолчи.
Медведь улыбнулся.
– Ты, чтоб меня вышвырнуть, поела бы сначала. Хочешь, отроку какому скажу, чтобы принес?
Млада покачала головой, снова укладываясь и недвусмысленно сталкивая кметя ногами с лавки.
– Если и правда хочешь помочь, попроси у Лерха сонного отвара. По-другому я сегодня не усну.
* * *
Как бы это было ни удивительно, а обращать внимание на обожженную ладонь Млада перестала уже на следующий день. Та нисколько не мешала разминаться во дворе, куда милостиво разрешили выходить воеводы, браться за меч или ручку двери. И боль отступила так внезапно, что Млада не сразу это заметила. Просто в какой-то миг, переодеваясь перед сном, поняла, что если бы не повязка, то можно было бы, верно, сжимать пальцы, как обычно.
Ей не хотелось думать, что Лерх добавил ей в сонный отвар что-то, что глушило бы жжение. Она даже сходила к нему, чтобы выпытать все его ухищрения, но лекарь только непонимающе хлопал глазами, а потом и вовсе выгнал Младу со словами: «Да что ты себе позволяешь?!».
Она Лерху поверила не до конца, а потому снадобье пить перестала. Да оно теперь и не требовалось. Но, вопреки ожиданиям, на второй день боль не вернулась. И на третий – тоже. Только жутко чесалось под повязкой, но Млада терпела – мало ли что.
Как пришел срок, ее снова вызвали в чертог. Будто бы повторился тот день, когда она услышала дикие обвинения в предательстве и сговоре с вельдами. Даже свет солнечного, пусть и слегка морозного, дня так же падал в вытянутые резные окна. Все так же сидел, откинувшись на высокую спинку, Драгомир. И воеводы недвижимыми изваяниями застыли позади него. Ратибор, мрачный пуще прежнего, стоял перед правителем. А Ждан, растерявший весь недавний пыл, топтался в стороне. Отличие было только в том, что дружков сына старосты было не видать, а вместо них в чертог пришел Лерх, готовый проверять ожоги.
Сначала лекарь срезал бирку и размотал повязку на ладони Ждана. Тот морщился и косился на Младу. На его лице вовсе не было уверенности в том, что теперь все повернется так, как ему нужно. Ратибор обеспокоенно заглянул через плечо сына и вздохнул. Знать, ожог выглядел не так хорошо, как хотелось бы. Лерх сосредоточенно присмотрелся, покивал своим мыслям и повернулся к Младе.
Она протянула руку. Теплыми пальцами лекарь сноровисто распустил ее перевязь и тут же выплюнул витиеватое ариванское слово. Судя по всему, ругательство, которого даже Млада, неплохо говорящая на южном наречии, не поняла и с лету запомнить не смогла. Она только опустила взгляд и ошалело усмехнулась, не веря, что это происходит именно с ней.
Ладонь была совершенно гладкой, если не считать едва заметных бугорков, напоминающих о недавнем ожоге. Лерх зачем-то осмотрел и другую ее кисть – даже рот приоткрыл от изумления.
– Зажил, – тихо проговорил он и повернулся к Драгомиру и воеводам. – Клянусь единственным глазом Хамна, зрящим сквозь горы и степи, никогда такого не встречал.
– Совсем из ума выжил? Как за три дня ожог может совсем зажить? – князь недоверчиво нахмурился, встал и сам подошел, чтобы убедиться.
Он взял Младу за руку – и тут же стены чертога будто бы обрушились. Только без треска, без угрожающе ползущих между камней трещин, без пыли, лезущей в горло и нос. Их просто не стало. Словно просторный зал расширился настолько, что потерялись в расплывчатой дали его
