Все так же старательно глядя в сторону, Мекит спросил:
— Что ты здесь делаешь?
Слова спорхнули с губ сами, помимо его воли. Кинжал ощутил нелепость вопроса и собрался с мыслями, силясь придумать другой, который заслуживал бы ответа. И тут краем глаза он увидел, как старик, запрокинув голову, зашелся в диком, безумном приступе безудержного хохота. Кинжал моментально вспотел, подумав, что этот смех привлечет немало внимания в лагере, но… до него дошло, что он видит смех, но не слышит его. Вообще, со стороны Тарантула не доносится ни звука.
Вероятно, способность удивляться Мекит временно утратил. Когда он, протянув к старику руку, наткнулся на невидимую, но твердую преграду, это показалось уже естественным и обыденным.
Что ж, по всей видимости, здесь больше нечего делать. Хотя… одно дело еще осталось. Мекит достал кинжал, помял в пальцах полу белой безрукавки, носимой Глазом под меховой накидкой, и удовлетворенно хмыкнул. Отрезав узкую полоску чуть короче ладони, он перехватил кинжал в левую руку и аккуратно уколол себе указательный палец правой. Этим пальцем он и вывел старательно всего два слова. Рикатс умный. Рикатс поймет…
В осеннем лесу чернила найти легко — почти любая ягода подойдет, но Кинжал совсем не был уверен, что сумеет благополучно добраться до леса. Кроме того, кто знает, возможно, сейчас дорога каждая минута.
Мекит улыбнулся улыбкой ребенка, впервые взявшего в руки новую игрушку, достал из кармана крысиный череп, слегка сжал в кулаке и вполголоса, но отчетливо сказал:
— Приди!
Откуда-то из-под самых ног появилась небольшая серая крыса. Кинжал присел на корточки и взял зверька на руки — тот не сопротивлялся. Свое послание Мекит прочным узлом завязал вокруг шеи крысы. Не удержался и погладил одним пальцем гладкую лоснящуюся шерсть. Кто бы мог подумать, крысиная почта…
Снова сдавил череп и отдал вторую команду:
— Уйди!
Крыса проворно исчезла под дальней стенкой шатра, обогнув отмеченный свечами пятиугольник. После этого Кинжал, продолжая улыбаться, бережно спрятал амулет обратно в карман, глубоко вздохнул и вышел из шатра, бросив последний взгляд на все еще немо хохочущего Тарантула.
Улыбка не оставила его лицо, когда он оказался на открытом воздухе, она лишь приобрела грустный оттенок. Несколько дюжин воинов с синими повязками на головах, ощетинившись разнообразным оружием, образовали плотное кольцо. А прямо перед шатром со скучающим выражением на омерзительном лице стоял Званцо.
Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Первый день Арисской ярмарки.
Все пошло совсем не так, как предрекал Хромец. Ни вина, ни беспробудного пьянства. Среди надзирателей случился странный переполох: то все до единого они исчезали из тюремного грота, то наоборот, двойной, тройной сменой сбивались в кучу около клеток. То обсуждали что-то шепотом, то поднимали страшный гвалт, врывались в клетки и избивали заключенных.
Постепенно из проклятий и чертыханий надсмотрщиков стало ясно, что там, наверху, произошла страшная резня. И что надзиратели ищут тех, кто сумел уйти.
Для Сардара начался его собственный, «персональный» ад. Его провозвестником и единственным овеществленным воплощением стал Кайсен. Ублюдок явился в подземелье ближе к вечеру, на буром от запекшейся крови лице сверкала улыбка изувера. Будь обернутая вокруг пояса плеть живым существом, она блевала бы красной жижей — до такой степени хозяин насытил ее кровью.
— Жидкий! — едва войдя в грот, заорал Кайсен. — Жидкий, родная душа, я раздавил сегодня две дюжины гадин!
Он был пьян, пьянее самого горького пропойцы, пьянее даже своей плети. Он был пьян от крови, и предвкушал славное продолжение веселой пирушки. Схватив стоявшую у входа скамью, он поставил ее у клетки Сардара, и уселся.
— Двадцать четыре штуки, Жидкий… — заговорил он, запустив пальцы в свои всклокоченные патлы. — Две дюжины гадин вот этими руками. Ты видишь? — он протянул к Сардару темные от крови ладони. Багровые потеки покрывали запястья, затекая в рукава. На ребре правой ладони налип пучок длинных белых волос. — Неимоверно устал. Вот не поверишь, столько глоток перерезал, что под конец затупился нож. Ко мне подтаскивают очередного выродка-водолея, люди, вижу, уже умаялись держать, устали слушать его вопли, а я пилю-пилю, и ничего сделать не могу: нож — затупился!
— Чтоб ты сдох! — в бессильной ярости прорычал Сардар. — Чтоб ты сдох, ублюдок!
— Ведь как трудно с вами, с нелюдью управляться, — продолжал Кайсен, будто ничего не замечая. — Я возился с тем водолеем минут десять, пока он наконец не перестал дергаться. И мне пришлось выбросить нож. В Ариссе отвратительные оружейники, скажу я тебе. Полторы дюжины глоток — и нож уже тупее палки. В столице такого ремесленника и в подмастерья бы не взяли. Куда это годится, Жидкий? Или это ваши водолеевские глотки такие жилистые, а?
— Заткнись, — произнес Сардар бесцветным голосом. Не сводя глаз с ненавистной рожи своего мучителя, он отчаянно шарил в гнилой соломе, стараясь найти хотя бы подобие, хотя бы призрак оружия. Это чудовище нельзя оставлять в живых!
— Только ради тебя, Жидкий, я выбирал по большей части водолеев, — ворковал Кайсен. — Мне говорили: Кайсен, ты так весело их убиваешь. Вот скорпион, убей скорпиона, мы посмотрим. Но нет, я помнил о своем милом дружке, томящемся здесь, в этой жуткой темнице, и прилагал все усилия, чтобы сделать ему приятное. Знаешь, как я это делал?..
— Я убью тебя. Ты покойник, бычья харя, — зашипел Сардар. — Я намотаю твои кишки…
— Так вот. Со мной ходил Хубин, здоровенный такой водонос, ваш постоянный клиент, крысиные отродья. Он таскал с собой огромный бурдюк с самым вонючим, самым тухлым вином, какое только удалось сыскать в здешних притонах. На, понюхай, — он поднял руку. — Мерзко, да? Я насквозь пропитался этой дрянью, но дело того стоило. Мы хватали водолея…
— Выродок! Сын гнилой шлюхи! Коровье отродье! — заорал Сардар.
— …Валили на спину. Четверо держали, я разжимал твари зубы ножом… Ага! Вот, наверное, почему он так быстро затупился!..
— Грязь! Сын грязи!
— Ты заплатишь за своих подонков соплеменничков, они изгадили мой нож. Так вот, я разжимал зубы и вставлял воронку, а Хубин лил в нее это рвотное пойло. И представляешь…
— Ублюдок! — бесновался в бессильной злобе Сардар. — Выпусти меня, недомерок! Я голыми руками тебя раздавлю!..
— И представляешь, — Кайсен всплеснул руками в шутовском изумлении. — Представляешь, им не нравилось! Ох уж эти мне предрассудки. Вода, видите ли, священна, ее нельзя осквернять. Они извивались и корчились, будто в их пасти текло не винцо, хоть и дрянное, а расплавленное олово. Ба! Как я сразу не додумался насчет олова. Подумай, весь день насмарку! Но у меня остался ты. Есть шанс наверстать, а?
