Отец Целестин виновато отводил взгляд и извинялся. Когда улеглись заново и видели уж десятый сон, монах повторно возвестил о появлении ётунов, но на сей раз общего переполоха не поднял, тем более что Гунтер, которому отчего-то теперь не уснуть никак было, едва заслышав первые стоны святого отца, запустил в него сапогом. Отец Целестин поднял голову, оглядел осоловелым взглядом палубу, перевернулся на другой бок и захрапел до самого утра. Потом он всё объяснял расшатанными нервами.
Простые хёрдманы, понятно, так и не узнали обо всём происшедшем в Исландии. Торин много не рассказывал — пояснил только, что ночью с огненными великанами из Етунхейма повстречались да едва ноги унесли. Людей конунг до поры пугать не хотел и другим запретил. Все до последней детали узнала одна Сигню. Отец Целестин от неё ничего не скрыл и к тому же хотел поплакаться родной душе в том, что все устои его веры начали опрокидываться после явления языческих божеств и прочих созданий, которым в христианском мире места не было. Сигню оказалась в чём-то мудрее монаха, ответив на его хватающую за душу исповедь не утешениями, а железной логикой:
— Знаешь, если Один есть, то ты ничего с этим не поделаешь, и ничего тут плохого нет. И Иисус есть. Просто его бытие в доказательствах не нуждается. Вот и верь и в того и в другого. Чем плохо? Если Один не поможет, проси христианского Бога, ну и наоборот…
Отец Целестин после подобного заявления рассвирепел и заставил Сигню-Марию сорок раз читать Pater. Нет, вы только вообразите, до столь вопиющей ереси додуматься! Остыв, монах ещё раз привёл воспитаннице все доказательства бытия Божия и прочёл очередную проповедь против язычества. Шёпотом. Чтобы не слышал никто больше.
И что самое гнусное, долго себе не признавался, что вся произнесённая речь была ложью от первого до последнего слова. Эх, трудно отказаться от старых убеждений…
А жизнь на корабле шла спокойно и размеренно. Можно сказать, даже тоскливо. Первые дни плавания несколько отличались большим количеством плавающего льда, и не раз небольшие льдины приходилось отталкивать баграми, а иногда браться за вёсла, — обходя уж очень громадные ледяные горы, парус обычно сворачивали. Только когда на четвёртый день конунг взял значительно южнее, оставив Полярную звезду за кормой и справа, постепенно количество льдов уменьшилось и ночью не надо было вскакивать при любом подозрительном скрежете или плеске, опасаясь, что ледяная гора ударит в корабль. Тем более что помощи в неизвестных морях можно ждать только от богов.
Земля, которую позже назовут Гренландией, показалась вечером седьмого дня, почти перед закатом. Вначале отец Целестин и Видгнир решили, что впереди огромный плавучий ледник. В лучах низкого солнца лёд мерцал всеми оттенками белого золота, но затем Видгнир углядел-таки тоненькую чёрную полоску земли у самого края ледника. Земля, изрезанная бухточками и шхерами, по внимательному рассмотрению казалась совершенно мёртвой. Торин, не решившись высадиться на ночь глядя на берег, приказал сбросить в воду якоря — почти неподъёмные кованые двузубцы, обвязанные верёвками, и заночевать вблизи неизвестного побережья. Он не забыл выставить и стражу, запретив снимать кольчуги, — ещё, чего доброго, ночью с лодок нападут! На следующий день разглядели — кнар стоял недалеко от входа в глубокий скалистый фьорд, подобный тем, какие встречаются в Северной Норвегии. Но на берегу не видно было ничего, кроме камня, льда и снега. Люди, деревья здесь словно и существовать не могли. Зато тучи птиц, вивших гнёзда на скалистых уступах, проносились над ладьёй, как густые облака. Интересовавшийся животными, отец Целестин увидел сразу шесть невиданных в Европе птиц. Одни смахивали на гусей с ярким красноватым оперением, другие поражали длиннющим клювом и густо-чёрной окраской, третьи же походили более на уток, но только походили — эти птички отличались изуродованным, похожим на топор клювом и очень необычной яркой раскраской. Монах, щуря от солнца глаза, сразу же вцепился в путевой дневник, катастрофически запущенный за последние дни, и немедленно начал зарисовывать увиденное, а когда затренькали тетивы луков — дружинникам, подошедшим к проблемам естествознания с практической точки зрения, захотелось свежего на обед, — отец Целестин получил и образцы перьев, бережно затем завёрнутые в тряпочку и засунутые в дорожный мешок.
Кнар снялся с якоря и пошёл на юг вдоль неизвестной земли, пристав к берегу только через день. Надо было наполнить бочки пресной водой, а кто-то рассмотрел впадавшую в море речушку. Берег в том месте, по счастью, оказался низкий, но всё равно высадка заняла целых полдня. Отец Целестин на землю сойти не решился. Пришлось бы сначала прыгать в воду, а она тут была холоднее льда. Отправленные за водой хёрдманы в любом случае утверждали, что отморозили себе всё, что можно… Ещё спустя два дня, минуя череду небольших островков, «Звезда Запада» снова вышла на простор океана, а берег гигантского острова сперва свернул на запад, а затем и на север, оставшись позади корабля.
Перед Торином встал вопрос: «А дальше куда?» Созвав небольшой совет, куда вошли все участвовавшие в исландском приключении, не исключая Гунтера, а также мрачный Олаф, конунг предложил вести корабль точно на запад, пока не покажется земля.
— Я тут по звёздам кое-что посчитал… — проговорил отец Целестин, обводя взглядом Юлия Цезаря, узревшего войско Версингиторикса, океанскую гладь на юге и западе. — Точно не скажу, но, по-моему, мы сейчас должны быть лишь чуть к северу от места, где в Норвегии располагается Вадхейм-фьорд. Лиг на десять, самое большее.
— Ну и что? — спросил Видгнир. — Один… гм… — Он мельком взглянул на Олафа, но старый викинг промолчал. Кое-какие обрывки разговоров конунга дали ему понять, что Торин встречался с богами. И нечего удивляться тогда. Видгнир продолжил:
— Один говорил, что надо идти на закат, а потом опять на юг вдоль берега. Хёгни сказал, что дотуда всего дня четыре…
— Один, значит? — негромко произнёс Гунтер. В его глазах появился странный блеск. — Слушайте, а если… Если у Одина и спросить?
— Чего? — удивился монах. — Как?
Гунтер улыбнулся, быстро спрыгнул вниз, порылся под кормовой палубой, затем рванул к мачте — туда, где топтались, пережёвывая сено, лошади и были привязаны с десяток живых куриц. Никто и глазом моргнуть не успел, как германец опять стоял перед конунгом, держа в одной руке жертвенный нож, а другой сжимая лапы трепыхавшемуся пёстрому петуху.
— Вот. Теперь понятно? — Поросшая рыжей щетиной рожа Гунтера светилась довольством от сознания собственной значимости. — Раньше я приносил жертвы Вотану и гадал на жертвенной крови. Попробовать? Тогда всё получалось!
