это письмо. – Я сказала, что я не буду. Я обещала, что не стану обвинять тебя, если ты не будешь провоцировать. Зачем ты это делала, Фелисити? Зачем?
Она повышает голос.
Я бросаю взгляд на окно, но полицейские уже отъезжают от дома, спускаясь по узкой аллее прямо к кампусу. Все остальные в классе. Никто не услышит.
– Я ради тебя поступила в эту школу, – вдруг заявляет Эллис, и я вновь переключаю внимание на нее, быстро отходя к кровати. – Ты знала это? Я читала о тебе в статье про смерть Алекс. Меня не интересовала Пятерка из Дэллоуэя. Я хотела писать о тебе.
Она говорит так, будто извиняется. Словно я должна растаять в ее объятиях и всё простить.
Но все мои мысли сейчас об одном: что думает про меня Эллис? Какой жалкой я, должно быть, кажусь ей: девушка, которая убила, а может быть, и не убивала свою подругу; девушка, которая верит в привидения: та, что сошла с ума. Я подтвердила ее правоту, не правда ли? Я доказала, что и Алекс была права. Я встречаюсь взглядом с Эллис и чувствую, как сердце сжимается в холодных тисках. Словно захлопнулась дверь.
– Нет. – довольно резко говорю я. Я делаю шаг в ее сторону, чтобы она попятилась, хоть и не лезу к ней с кулаками. – Нет. Я не позволю тебе разрушать мою жизнь ради развлечения. Я не Мельпомена, чтобы вдохновлять тебя на очередной трагический опус. Ты не имеешь права.
Эллис бледнеет. Теперь она выглядит как привидение на фоне быстро темнеющей комнаты.
– Вот как?
Впервые меня посещает мысль, что она может убить меня. Возможно, такой, какой она сейчас предстала передо мной, ее и видела Клара в свои последние минуты. Этот вышедший из ада мстительный дух неумолимо стремится к уничтожению. Мой взгляд скользит по шпаге, висящей на крючке в стене на одинаковом расстоянии от меня и Эллис.
Похоже, она думает о том же. Мы разом бросаемся к шпаге, но Эллис, посвятившая этому годы и многочасовые тренировки в спортзале, преследуя цель овладеть оружием в совершенстве, первой добирается до нее.
– Стоять, – приказывает она, приняв правильную стойку с нацеленной на меня шпагой, которая почти касается моего лица.
– А то что? – смеюсь я. – Учебное оружие – тупое. Что ты собираешься сделать, ткнуть ей в меня?
Эллис не делает никаких движений и неотрывно смотрит на мое плечо.
Шпага зажата в правой руке. Сколько раз я наблюдала, что она блефует… Она не левша. Я бы никогда не смогла подделать ее почерк, и она убедилась в этом.
Грудь болит от каждого вымученного вздоха. Я не могу узнать, о чем же думает Эллис: стоит ли, по ее расчетам, меня оставлять в живых? Или же она пригласит меня на последний «Ночной перелет», а после мое тело ляжет рядом с трупом Клары и призраком Алекс в той самой могиле?
Я не могу оставаться здесь.
Я устремляюсь вперед, но Эллис меня опережает. Одно простое движение ее запястья – и боль пронзает мою щеку.
Меня откидывает назад, и я касаюсь рукой крови, стекающей по коже.
– Не двигайся, – рычит Эллис.
На этот раз я подчиняюсь.
Кончик шпаги Эллис дрожит, край оружия красный.
– Я не верю тебе, – низким и напряженным голосом говорит она. Это не констатация факта, а осознание. – Рано или поздно, но ты меня предашь. В следующий раз…
Напряжение рушится, как тонкий лед, когда хлопает дверь. Я вздрагиваю, и Эллис на мгновение замирает на месте, царапнув мне горло шпагой.
С лестницы слышится голос Каджал:
– Есть кто дома?
Эллис безвольно опускает шпагу. Мы стоим, уставившись друг на друга. Она судорожно сглатывает, ее бледные глаза широко раскрыты.
Я поднимаю подбородок:
– Полагаю, тебе придется прикончить меня в какой-нибудь другой день.
Я протискиваюсь мимо нее, задевая плечами стены, пытаясь сохранить дистанцию между нами.
Эллис провожает меня взглядом до самой двери, пока я не закрываю ее, – еще один барьер между нами.
Глава 31
Мы с Эллис стережем друг друга в этом доме, как два стервятника – умирающую добычу.
Если я в комнате, она тоже обязательно придет туда. Она следует за мной по пятам, молчаливая и внимательная, когда Леони зовет меня играть в шашки и когда Каджал просит меня подколоть слишком длинную юбку. Такие обычные занятия, но все они теперь пропитаны напряжением, нервозностью. Когда Леони передвигает шашки, ее рука трясется. Каджал вздрагивает, когда мои пальцы задевают ее спину.
Мы все – призраки в этом доме, ждущие, по кому зазвонит колокол.
Я не сплю ни в эту ночь, ни в следующую. Даже с просунутым под дверной ручкой стулом, я вздрагиваю от каждого скрипа половиц за дверью, от шороха ветвей за окном. Для защиты я жгу свечи. Но если они не смогли напугать моих собственных фантомов, против Эллис они бессильны.
Мой мир уменьшается до ощущений. Свет слишком яркий, звуки чересчур громкие. Когда со мной говорят, я слышу и отвечаю, но через две минуты уже не могу вспомнить, что мне сказали или что это значило. Мы с Эллис существуем по разные стороны. Мы скребемся о преграду, стоящую между нами. В конце концов одна из нас сметет ее и ворвется в обитель другой. В итоге одна из нас проиграет.
Алекс не ушла. Даже зная, что ее присутствие во многом было происками Эллис, я не могу стереть ее из своего сознания. Я все еще вижу ее в сумерках. Я до сих пор замечаю ее передвижения среди деревьев. Ее голос будит меня среди ночи. Воспоминание о ней омрачает мою душу.
Может быть, я несправедлива к Эллис. Возможно, некоторые из моих кошмаров реальны.
Вечером в пятницу моя мать появляется в Дэллоуэе, привидение, окутанное ароматом дорогих духов. Я не сразу узнаю ее, стоящую в дверях, с красиво уложенными, аккуратными локонами и в розовом платье от Изабель Маран. В Ницце она похудела.
– Что тебе здесь нужно? – резко спрашиваю я.
– Звонила мисс МакДональд. Она сказала, что пропала твоя подруга. – У матери такой вид, словно она не понимает, что ей делать в этом месте, она бросает взгляд на полки с книгами, на свечи на столе и, наконец, на карты таро, разбросанные по полу.
– Фелисити, что все это?
– Ничего. Тебе не нужно было приезжать.
Наверняка у Сесилии Морроу были дела поважнее – более статусные, – чем ее безумная дочь и мертвые тела, падающие за ней, как срезанные цветы.
Мать подходит ближе и опускается на колени, чтобы рассмотреть карточный расклад. Это был плохой расклад, много плохих знаков; я вытянула Висельника и думала о Тамсин Пенхалигон, качавшейся на дереве, на котором ее повесили. Чтобы отразить ее проклятие, я сожгла над картами анис и гвоздику.
Сейчас мать проводит рукой по молотым пряностям, растирает их большим пальцем, ее накрашенный рот кривится в гримасе неприязни:
– Я думала, ты это бросила, – говорит она.
– Это для моей дипломной работы.
– Фелисити…
Я знаю,
