слов было не разобрать, но в нем слышалась огромная скорбь.
– Это необходимо, ты знаешь. Ты не хочешь делать свое дело, так что придется ему.
Стенания стали громче.
– Время пришло, и тебе это известно, – продолжала мать. – Я должна его отправить.
Она обернулась к Натану:
– Если он не хочет это делать, другого пути нет… Мне жаль.
– Мам, я не хочу идти.
Она поджала губы, убрала со лба выбившуюся прядку.
– Тебя никогда не удивляло, что ты у нас единственный, Натан?
Он покачал головой.
– Не хотелось узнать, почему мы живем здесь?
Он снова качнул головой.
Его мать отвела взгляд. Натан подумал, что она, должно быть, глядит в прошлое или в будущее; но что бы она там ни видела, это причиняло ей боль.
– Мир – как игра. Когда ты сделал определенный ход, других ходов уже не избежать. Твой отец… Он отказывается делать свой лучший ход. Поэтому мне теперь приходится делать тот, что хуже. Некоторых вещей не избежать, Натан.
Натан не понимал, о чем она говорит, но отцовские стенания были уже такими громкими, что это пугало. Мать поднялась на ноги.
– Ты же веришь мне, правда?
Он ей верил.
– Все, что я делаю, я делаю для твоего блага. Ты это понимаешь?
Он понимал.
– Завтра ты отправишься к Господину.
Отец закричал. Его крик был полон такой боли и натуги, что звучал предсмертным воплем.
Когда к матери приходили «благородные посетители», Натан старался куда-нибудь деться. Иногда он уходил к Морской стене. Садился на землю и скользил взглядом вдоль тропинок раствора между кирпичами, прослеживал их доверху, словно прокладывая путь через лабиринт. Он воображал, как стал бы карабкаться по такой вот тропинке, впиваясь ногтями, ища, куда поставить ногу, вплоть до самого верха. Понятное дело, что, даже если бы он попытался, ничего бы не вышло – материал был неподатлив, неизмеримо тверже его плоти. Да и зачем бы ему это понадобилось?
Море билось в своем ритме, медленном, равномерном. У огненных птиц ритм был другим – поспешным, сбивчивым. Натан позволял этим звукам заглушить все остальные, в том числе и воображаемые звуки, которые создавал его мозг в моменты затишья. Вместо «благородных посетителей» он слышал лишь ярость волн и нескончаемые попытки Госпожи прикончить их всех.
Сегодня он прислонился к стене спиной и поднял лицо, скребя затылком о шершавую кладку. Облачная пелена вверху вспыхивала и гасла; каждая вспышка обрисовывала очертания облаков над его головой, превращая казавшуюся ровной поверхность в ландшафт из опрокинутых холмов и долин.
Чаще всего огненные птицы не перелетали через Морскую стену: они пытались ее ослабить, жертвуя собой по приказу Госпожи. Если какая-нибудь и оказывалась в городе, это случалось по ошибке. Иногда кто-нибудь погибал от попадания огненной птицы – ведунья говорила, что это Божья кара, но Натан не верил в богов.
Огненных птиц, однако, он видел, и одна из них видела его. Как-то раз он сидел возле стены, задрав голову, совсем как сейчас. Птица приземлилась на вершину стены и посмотрела на него сверху. Их взгляды встретились. Она раскрыла свой длинный, как спица, клюв, моргнула, прикрывая черные глаза алыми перьями, и пронзительно заверещала на него с высоты.
Натан проклял ее, а также создавшую ее Госпожу, но это не причинило птице никакого вреда. Она взмыла высоко в воздух, описала большую петлю, потом вернулась – и врезалась в стену. Секундой позже Натан ощутил дрожь от ее удара о кирпичную кладку, услышал грохот взрыва и увидел красный сполох ее птичьей смерти.
Сегодня, однако, на стене никто не сидел, и ничто не отвлекало Натана от того, что сказала ему мать: он должен будет отправиться к Господину.
На следующее утро Натан вышел из дома, заслышав звяканье колокольчика. Шел дождь, и его никто не провожал. Никто не сказал ему ни слова. Огненные птицы бились в Морскую стену, та содрогалась, и Живая Грязь отсверкивала красным между носками его ботинок. Внизу копошилась мертвожизнь, а колокольчик продолжал звенеть.
В конце Конюшенных рядов виднелся Поставщик, стоящий возле своей повозки: трубка в зубах, в руках колокольчик. Его тело было скрюченным и плотным, словно иссохший дуб, и примерно настолько же твердым. Вторую руку он положил на дверцу клети.
Натан заколебался. Дождевая вода стекала по его лбу и щекам, попадала в рот, так что при дыхании вылетали брызги, словно плевки. Натан молчал и не шевелился.
– Давай сюда, паренек, если ты едешь, – хрипло проворчал Поставщик. – Последний звонок.
Слова клокотали в его глотке, забитой табачной смолой. Он швырнул колокольчик к задней стенке повозки, вытащил трубку изо рта и выпустил вверх, к облакам, струю серого дыма.
– Лошадкам не терпится выбраться из этого ада… И я не собираюсь удерживать их ради выползших из Грязи подонков вроде тебя.
Поставщик оторвался от дверцы, повернулся, прищелкнул языком, и лошади тронулись шагом. Стиснув кулаки от боли в ступнях, Натан побежал к повозке:
– Подождите!
Поставщик обернулся, снова зажал трубку в зубах и приглашающе протянул к нему обе руки:
– Хочешь встретиться с Господином, а?
Натан встал как вкопанный. Поставщик улыбнулся улыбкой лисы, нашедшей гнездо с новорожденными крольчатами. Натан едва не кинулся обратно домой, к матери. К отцу. Еще бы чуть-чуть…
– Да, сэр, – вымолвил он. – Я хочу отправиться к Господину.
Поставщик шагнул вперед, пыхнув трубкой.
– Тогда полезай в клеть, паренек! Поглядим, получится ли у нас излечить тебя от этого желания.
В клети было полно других мальчиков. Они молча разглядывали Натана. Это была странная компания: одни – чреворожденные, другие – явные палтусы. Ни справа, ни слева никто не подвинулся, чтобы дать ему место на скамье, так что он уселся прямо на пол, прислонившись спиной к дверце клети. Один из мальчишек приподнял козырек своей кепки. Из тени на Натана глянул единственный глаз – второй был пустым и черным. Это был Гэм Хэллидей.
– Ну-ка, ну-ка, что у нас тут? – проговорил Гэм ломающимся голосом, дребезжащим, словно жук в спичечном коробке. – Никак, это малыш Натти Тривз!
Повозка вздрогнула, колеса заворочались, Поставщик щелкнул поводьями.
– Гэм? Что ты здесь делаешь? – отозвался Натан, натягивая воротник повыше. – Разве ты не знаешь, что Господин любит только красивых?
Тот ухмыльнулся: единственный белый зуб торчал, одинокий и кривой, словно заброшенный могильный камень.
– У каждого свой вкус… И вообще, ты думаешь, Господину нравятся такие тощие огрызки, как ты?
Гэм подтолкнул сидевшего рядом пухлого мальчика, которого Натан не видел прежде. Тот кивнул, улыбнулся и отправил в
