Воя, человек ночи упал на колени и попытался вырвать пронзившее его мозг острие. Пока он, вцепившись в древко, мотал головой, скиф сунул лук в горит и подскочил к врагу. Стрелы причиняли существу вред, но не могли умертвить его; следовало проверить, устоит ли его бронированная шкура перед акинаком. Размахнувшись, Скилл обрушил клинок на голову человека ночи. Ощущение было такое, словно сталь наткнулась на гранит. Выругавшись, скиф ударил еще раз, теперь по шее. Результат оказался тот же.
Тем временем существо избавилось от стрелы, переломив ее пальцами с такой легкостью, словно это была соломинка, и, вскочив на ноги, попыталось заключить скифа в свои ласковые объятия. Скилл благоразумно уклонился, шагнув назад, но тут же очутился на земле, поваленный ударом могучей груди Черного Ветра, некстати вмешавшегося в события. Видя, что хозяину приходится туго, скакун поспешил на помощь. Его проявленная не ко времени инициатива могла повлечь последствия, весьма неприятные для Скилла, но Черный Ветер исправил свой промах. Встав на дыбы, он с размаху врезал копытами по голове существа, отчего то вновь рухнуло на траву. Не давая врагу опомниться, конь проскакал по нему, смачно впечатав копыта в широченную грудь. Этих нескольких мгновений оказалось достаточно, чтобы Скилл вскочил на ноги. Существо тоже начало подниматься. И меч, и конские копыта все же принесли ему хоть небольшой, но вред. Из многочисленных ран сочилась слизь, хотя, по всей вероятности, раны эти не причиняли человеку ночи особого беспокойства. Скилл ощутил невольное уважение к своему могучему противнику. Будь у того глаза, исход поединка был бы однозначен. Странно, но их яростную возню еще не заметили из дворца. Скилл решил не испытывать более судьбу и побыстрее покончить с ослепленным недругом.
Он уже понял, что имеет дело с магическим существом. Неестественное равнодушие к ранам и нечувствительность к боли ясно указывали на это. Как любому человеку того времени, Скиллу было известно, что магическое существо не может быть абсолютно неуязвимым и непременно имеет хоть одно слабое место. Не дожидаясь, пока человек ночи поднимется, Скилл принялся колоть его акинаком. Он наносил удар за ударом, а меч все с тем же звоном отскакивал от бронированной плоти. Внезапно существо извернулось и схватило Скилла за ногу. Яростно размахнувшись, скиф рубанул по запястью, но примерно с тем же успехом можно было пытаться перерубить стальной стержень. Но Скилл продолжал рубить эту громадную руку, чьи пальцы стиснули его лодыжку с такой силой, что скиф чуть не выл от боли. Существо стало на четвереньки и повернуло к человеку свое обезображенное лицо. На плоских, словно у змеи, губах появилась злорадная ухмылка. Вторая рука потянулась к шее Скилла. Это была смерть. Пытаясь увернуться, скиф рванулся вправо и с остервенением ткнул мечом в грудь чуть пониже бледной, иссеченной канатами жил шеи. Клинок вошел в плоть едва ли не по самую рукоять. Существо содрогнулось, и в тот же миг Скилл почувствовал, что его нога свободна. Выдернув меч, он поспешил отползти в сторону.
Оказалось, однако, что беспокоиться больше не о чем. Человек ночи был повержен и теперь умирал. Из раны в груди обильно текла желтая слизь. Она расползалась ручейками по всему телу и медленными липкими нитями стекала на землю. По мере того как ее становилось все больше и больше, тело существа начало менять свою форму. Руки и ноги словно высыхали, а туловище теряло каменную твердость, превращаясь в дряблый кусок мяса. Скилл с изумлением наблюдал за этой метаморфозой. Превращение заняло лишь несколько мгновений, и вот уже перед скифом лежало ужасно изуродованное человеческое тело, едва прикрытое лохмотьями непомерно большой для него одежды. Голова человека была разрублена несколькими жестокими ударами, но Скилл все же сумел определить, что его лицу присущи черты, характерные для жителей Тира и соседних с ним земель.
Хотя скифу не раз приходилось убивать, он ощутил в душе неприятный осадок, словно умертвил беспомощного калеку. Мертвец выглядел столь жалко, что Скилл невольно забыл, каким чудовищем тот являлся еще несколько мгновений назад. Людям свойственно забывать плохое.
Финал схватки, как и сама она, остался незамеченным со стороны. Дворец, наполовину скрытый деревьями, по-прежнему безмолвствовал. Это было на руку Скиллу. Теперь ему надлежало решить, как поступить с телом. Люди ночи могли хватиться своего собрата, а могли и не хватиться. Маловероятно, чтобы его исчезновение вызвало тревогу. А вот случись обитателям подземного мира найти тело, и скиф был обречен превратиться в объект охоты, если, конечно, не поспешит убраться отсюда. А Скилл не собирался покидать подземный мир. И не то чтоб его неудержимо влекли к себе сокровища, наверняка хранящиеся во дворце. Что-то — а Скилл всегда прислушивался к этому неведомому «что-то» — подсказывало, что дворец скрывает великую тайну и, быть может, эта тайна стоит больше, чем все золото мира. Огромная цена, но Скилл не сомневался, что существуют тайны, достойные ее.
«Любопытство — моя слабость», — не раз признавался себе Скилл. Случалось, это его любопытство оборачивалось крупными неприятностями, но случалось, помогало избежать еще более крупных, которые подстерегали впереди. Чрезмерное любопытство рано или поздно грозило скифу потерей головы, но в данном случае он поступал как истинный философ, благо его предком считался сам Анахарсис, один из семи великих мудрецов.
«Все умирают, — частенько говаривал Скилл, поднимая чашу с вином, — значит, и мне предстоит умереть. И какая разница, случится это годом раньше или годом позже!»
Он твердил это не из пустой бравады. Смерть и впрямь не пугала его. Втайне скиф подозревал, что смерть благоволит к храбрым, выкашивая наперед своим мечом густые толпы тех, кто плетется в задних рядах. Он лично знавал нескольких отважных воинов, что благополучно дожили до беззубой старости. Правда, порой ему приходило в голову, что если сосчитать, сколько бесстрашных молодцев сложили головы, не вступив даже в пору зрелости, то счет выйдет явно не в пользу отважных. Но Скилл верил в свою удачу, как, впрочем, верил в нее каждый из тех храбрецов, что безвременно покинули сей мир. И скиф просил судьбу лишь об одном — не быть этим каждым. В конце концов, он ведь Скилл — непревзойденный стрелок из лука, победитель дэвов, харуков и прочей нечисти.
В этом месте следовало бы задрать нос, но скиф поступил иначе. Он наклонился и осторожно потрогал ноюшую лодыжку. Что ни говори, сила в том борове, что сейчас походил на иссеченный тюфяк, при жизни била через край.
Итак, Скилл решил, что труп следует спрятать. Он не стал утруждать себя долгими раздумьями, как это сделать. Ухватив мертвеца за ноги, Скилл стащил его в неглубокую вымоину, набросав сверху травы. Не слишком надежно, но рыть могилу ни времени, ни желания не было.
