звезды, но на самом деле мне необходимо солнце, чтобы знать, что мы направляемся на северо-восток, остальное сейчас не имеет значения. Но стоит ли вам так напрягаться? Быть может, я смогу еще немного грести…
— О, Кадрах, с твоими кровоточащими руками?! Чепуха. — Мириамель опустила весла в воду и сделала первый гребок. Одно из весел выскочило из воды. — Нет, не надо мне показывать, — быстро сказала она. — Я научилась грести, когда была совсем маленькой, просто очень давно этого не делала. — Она нахмурилась, стараясь сосредоточиться и вспоминая давно забытые навыки. — Мы катались на лодках в тихих заводях Гленивента. Мой отец и я.
Она вспомнила сидевшего на скамье Элиаса, как он рассмеялся, когда одно из весел выскочило из зеленой воды, окатив Мириамель брызгами. В тех воспоминаниях отец был едва ли старше, чем она теперь, — и, быть может, все еще оставался мальчишкой, несмотря на свой возраст. Не вызывало ни малейших сомнений, что на него оказывала влияние слава могущественного и доблестного отца, заставляя совершать все новые и новые подвиги. Она не забыла, как ее мать с трудом сдерживала слезы страха, когда ей рассказывали о боевом безумии Элиаса на поле брани, и такая реакция вызывала удивление тех, кто приносил новости. Было странно так думать об отце. Возможно, несмотря на храбрость, он испытывал неуверенность и страх — боялся, что навсегда останется ребенком, сыном вечного короля.
Выбитая из равновесия Мириамель попыталась отбросить неуходившие воспоминания и поймать нужный ритм движений.
— Замечательно, леди, у вас прекрасно получается. — Кадрах откинулся назад, его забинтованные руки и бледное круглое лицо выделялись на фоне быстро спускавшихся сумерек. — Итак, мы знаем, где находимся — плюс-минус несколько миллионов ведер морской воды. Ну а по поводу того, куда направляемся… ваше решение, принцесса? В конце концов, именно вы меня спасли.
Весла вдруг стали тяжелыми, как камни, перед глазами Мириамель возникла пелена бессмысленности происходящего.
— Я не знаю, — прошептала она. — Мне некуда идти.
Кадрах кивнул, словно другого ответа не ждал.
— Тогда позвольте мне отрезать вам немного хлеба и кусочек сыра, леди, и я расскажу вам, какие мысли появились у меня.
Мириамель не хотела прекращать грести, поэтому монах согласился понемногу ее кормить. Когда она откидывалась назад, чтобы сделать новый гребок, у Кадраха становилось комичное лицо, и она смеялась; однако горечь в горле не проходила, и она закашлялась. Кадрах постучал ее по спине и дал выпить воды.
— Достаточно, миледи, — сказал он. — Вам нужно сделать паузу и спокойно поесть. А потом, если захотите, можете продолжить. Нам удалось сбежать благодаря милосердию Господа, и было бы обидно умереть из-за того, что вы поперхнулись. — Он критически оглядел Мириамель, пока она ела. — Вы сильно похудели. Девушке в вашем возрасте следует иметь побольше мяса на костях. Чем вы питались на проклятом корабле?
— Тем, что мне приносила Ган Итаи. На прошлой неделе я не могла сидеть за одним столом с… этим человеком. — Она с трудом подавила новую волну отчаяния и возмущенно помахала рукой с зажатым в ней куском хлеба. — Посмотри на себя! Ты превратился в скелет — скелет, который умеет говорить! — Она отломила кусок сыра и протянула ему. — Ешь.
— Как жаль, что у нас нет кувшина. — Кадрах съел кусок сыра и запил небольшим глотком воды. — Клянусь золотыми волосами Эйдона, несколько капель красного пердруинского сотворили бы чудеса.
— Но у тебя его нет, — ответила раздраженно Мириамель. — У нас нет вина… до конца долгого пути. Поэтому сделай что-нибудь. Расскажи, куда нам следует отправиться, если у тебя есть какие-то идеи. — Она облизнула пальцы и потянулась, пока не заболели натруженные мышцы, и снова взяла весла. — Говори, о чем захочется. Отвлеки меня. — Она неспешно втянулась в ритмичную работу.
На некоторое время в лодке воцарилась тишина, которую нарушали лишь плеск весел и неустанный рокот моря.
— Есть одно место, — сказал Кадрах. — Постоялый двор в Кванитупуле.
— В городе на болоте? — с подозрением уточнила Мириамель. — И что мы там забыли — и даже если мы туда доберемся, разве важно, на каком постоялом дворе мы остановимся? Там подают хорошее вино?
Монах сделал вид, что оскорблен в лучших чувствах.
— Миледи, вы не так меня поняли. — Затем его лицо стало серьезным. — Нет, я заговорил про это место из-за того, что оно является убежищем в наши непростые времена, — к тому же Диниван хотел отправить вас именно туда.
— Диниван! — Имя священника потрясло Мириамель, которая поняла, что уже много дней не вспоминала о нем, несмотря на его доброту и ужасную смерть от рук Прайрата. — Откуда ты можешь знать о желаниях Динивана? И какое это имеет значение сейчас?
— Ну, откуда мне известно желание Динивана, совсем нетрудно объяснить. Я подслушивал у замочных скважин — и в других местах. Я слышал, как он обсуждал вас с ликтором и рассказал ему о планах, которые у него были для вас… хотя он и не поставил в известность ликтора о причинах.
— Ты занимался подобными вещами?! — Однако ярость Мириамель быстро угасла, когда она вспомнила, что и сама не брезговала подобным. — Ладно, не имеет значения. Меня теперь уже ничем не удивить. Но ты должен измениться, Кадрах. Такое поведение хорошо сочетается с вином и враньем.
— Не думаю, что вам много известно о вине, миледи, — сказал монах с кривой улыбкой, — поэтому я не могу считать вас наставником в данном вопросе. Что же до других моих пороков — ну, «необходимость манит, собственные интересы определяют поведение», как говорят в Эбенгеате. К тому же мои недостатки, возможно, спасли нас обоих, во всяком случае, до настоящего момента.
— И почему Диниван хотел отправить меня на тот постоялый двор? — спросила она. — Почему мы не остались в Санцеллане Эйдонитисе, где я была бы в безопасности?
— В такой же, как Диниван и ликтор, миледи? — резко спросил Кадрах, однако в его голосе отчетливо слышалась боль. — Вы ведь знаете, что там произошло, — хотя, слава богам, вам не пришлось наблюдать то ужасное зрелище. В любом случае мы с Диниваном поссорились, но он был добрым и умным человеком. Слишком много людей входило и выходило из Санцеллана, с огромным количеством самых разных желаний и нерешенных проблем… но, прежде всего, слишком много длинных языков. Я клянусь, Эйдона называют монументом Матери Церкви, но в Санцеллане она превратилась в самую безумную сплетницу в истории мира.
— Значит, он намеревался отправить меня на постоялый двор в болотах? — спросила Мириамель.
— Я думаю, да. — Он говорил об этом в самых общих чертах даже с ликтором, не называя имен. Но я убежден, что правильно все понял, поскольку речь
