— А почему он в аду?..
Олег услышал, буркнул:
— Оружие.
Томас удивился:
— Вот-вот! Оружие, а в аду! Должно быть в раю.
Олег оглянулся на могучего рыцаря, исполненного всяческих достоинств, вздохнул. Томас смотрел вопросительно. Олег развел руками:
— Наверное, ислам, как и вера твоего Христа, должен завоевывать сердца, а не рубить головы. А мечи... это вроде запрещенного приема в турнире идей.
Томас, похоже, не понял, но спорить не стал:
— У каждого турнира свои правила. Сэр калика, куда теперь?
— Вниз, — ответил Олег сдавленным голосом.
Земля вздрагивала, доносился постоянный гул. Томас спросил запоздало:
— Олег, там наверняка что-то нашлось бы и по твоей руке. Кивнул бы, я бы захватил.
— У тебя ж мечи в руках, — буркнул Олег.
— В зубах бы унес. Нам, крестоносцам, была б добыча, а взять сумеем.
Калика долго внюхивался в неподвижный воздух, так казалось Томасу. Кивнул с невеселым удовлетворением:
— Пахнет и чем-то недобрым...
Карабкались чуть ли не как мухи по стене, но когда поднялись по расщелине в гранитной стене, Томас ощутил легкое движение воздуха. Однако пахло еще и знакомым запахом крепкого мужского пота, когда по несколько суток не только не моются, но даже спят, не снимая одежды.
— Их там не меньше трех десятков, — определил Олег. Он сильно втянул ноздрями, закрыл глаза. — Запаха чесночной колбасы не чую, так что чертей нет... вроде бы.
— А что нам черти? — спросил Томас гордо, хотя сердце затрепыхалось как у зайца. — Мы сами теперь такие черти!
В каменной долине горели три костра, возле них сидели и стояли воины. Не три, десятка четыре, все как подбор рослые, одетые в легкие доспехи, треть даже без шлемов, но все с топорами, круглыми щитами. Завидев выходящего Томаса, один вскрикнул, через мгновение на ногах оказались уже все.
Томас набрал в грудь воздуха, напрягся, нагнетая в себе ярость, бешенство, злобное неистовство, исподлобья оглядел бегущих на него врагов. Смерть!
Его меч с таким свистом покинул ножны, что даже калика опасливо отпрыгнул в сторону. Сам он завертел посох, образуя вокруг себя разноцветную защитную стену, похожую на полупрозрачный шатер, сквозь стены которого не проскользнет и стрела.
Воины набежали молча, раздался лязг, стук. Передние столкнулись в закованным в железо рослым рыцарем, его блистающий меч пронесся наискось, коротко скрежетнуло железо, Томас повторил быстрый удар в другую сторону, и только тогда раздались вопли, стоны, крики ярости и ужаса, а Томас сообразил, что меч пророка рассекает тела как капустные листья, не одного, а сразу троих-четверых повергает на землю — сколько зацепит!
— За Пречистую Деву! — заорал он, сердце уже колотилось мощно и победно. — За мать ее... благочестивую Анну!
Калика дрался молча, Томас слышал только непрерывный сухой стук. Воины тоже умирали молча, даже отползали раненые и покалеченные безмолвно, словно не желали нарушать благочестивых раздумий, а вокруг Томаса орали, вскрикивали, верещали, плевались, пытались ухватить хотя бы за ноги. Он рубил быстро и в страхе, что опрокинут и затопчут, пятился, враги спотыкались о трупы, а он ударами меча, оставлял их там, на земле.
Когда их осталось всего трое, они переглянулись, попятились. Все тяжело дышали, один был ранен. Томас сделал движение напасть, они попятились еще, не сводя с него злобных взглядов. Он сделал страшное лицо
и затопал ногами. Они в ужасе повернулись и унеслись прочь.
Калика вытер посох, набалдашник был не только в красном, но и в чем-то белом, что калика упорно называл серым. Томас с потрясенным удивлением рассматривал меч. Зеленое лезвие еще вспыхивало, постепенно замирая, словно возбуждение уходило, а залитое кровью лезвие снова блистало торжественно и победно, будто кровь впиталась в железо, или же благородное лезвие отторгло кровь презренных, сбросив на землю.
— Как... рубит, — пробормотал он, — как рубит!
Калика перевел дыхание, глаза все еще были встревоженными:
— Нас ждали.
— Тот послал, — сообщил Томас. — Сам боится, посылает рабов... Попался бы мне теперь!
Меч в его могучей руке блистал радостно и победно. Слабые лунные блики разбегались по всему лезвию, сползали на рукоять, и даже рука Томаса казалась объятой холодным пламенем.
Они не прошли и сотни шагов, как послышался быстрый топот. Из-за близкой скалы выбежали воины, дышали тяжело, явно спешили издалека, ноги почти не отрывались от земли, загребали сухую пыль и черный пепел. Каждый был с топором и при щите, только один бежал с мечом. Томас определил в нем вожака, потому и направился в его сторону, оставив отшельнику сражаться с простолюдинами.
— Давай, — поощрил его Олег. — За мать ее... как ее... ага, благочестивую Анну! Тоже, непорочную... почти.
Томас нахмурился, в этом «почти», усмотрел оскорбление, хотя калика так уж зря не скажет, что-то чудесное явно стряслось и с матерью Пречистой девы, похоже, там все семья такая, но сердце уже билось горячо и мощно, боевой задор выдул мысли как ветер смахивает пепел, ноги задрожали от жажды броситься в бой, а рука сама выдернула меч. Томас услышал свой яростный клич:
— За Пречистую Деву, мать ее...
Он поперхнулся, слишком разинул пасть, а пепел так и летит, выругался, ступил вперед уже молча, а калика с посохом в руках шел слева. Воины, видя что от них не бегут, с облегчением перешли на шаг, а потом и вовсе остановились, выравнивая ряд. Все смотрели только на Томаса, отшельник не выглядит воином, а этот рыцарь громаден и зычен...
Внезапно, к изумлению Томаса, они начали пятиться, не отрывая от него устрашенных взглядов. В переднем ряду возник торопливый говор. Задние напирали, а потом, вглядевшись через головы передних в Томаса, тоже начали отступать.
Томас удивился, но на всякий случай повторил грозно:
— За Пречистую Деву, мать ее и престарелых родителей!
Меч в его могучей длани полыхал зеленым огнем, сам Томас выглядел как башня, закованная в железо. Воины пятились сильнее, один споткнулся и упал, остальные же, словно это послужило сигналом, повернулись с криком ринулись обратно. Некоторые даже отшвырнули топоры, чтобы легче бежать, а один успел сорвать тяжелые доспехи, стряхнул шлем, благодаря чему обогнал всех.
Томас гордо расправил плечи, приосанился. Чернь есть чернь, дай им в руки вместо лопат хоть топоры, хоть мечи.
— Чего они так уж? — спросил он с легким удивлением, хотя знал ответ.
Калика ответил, как Томас и ожидал:
— Тебя узрели.
— Да но... Опять меч?
Он ожидал, что Олег пояснит, хоть и нехотя, что испугались не столько меча, сколько его, Томаса Мальтона, отважного и грозного, героя сарацинских походов, но калика покачал головой:
