Они плакали от счастья, омываясь в ней. Казалось, что очиститься в таком месте невозможно.
Конечно, Сесватха знал все это по слухам. Один раз он даже долго говорил с Нильгикашем, пробравшимся через эти подземелья тысячу лет назад. Но ничто не могло подготовить их к страшной необъятности Инку-Холойнас По словам нелюдского короля, досле падения Ковчега из каждой сотни инхороев выжило не более одного. И все же тысячи тысяч воевали против нелюдей в бесчисленных войнах. Ковчег, как утверждал Нильгикаш, был замкнутым миром, лабиринтом лабиринтов.
— Будь осторожен,— нараспев говорил он.— Как бы глубока ни была чаша зла, она всегда переполнена.
Нау-Кайюти увидел свет первым. Бледное свечение виднелось в конце бокового прохода. Затушив свой огонек, они тихо двинулись по уклону. Идти бесшумно было легко. Доски наклонного пола давно сгнили и уступили место земле, праху и мелкому мусору, собравшемуся здесь за века. С каждым шагом вонь становилась все отвратительнее. Когда до цели осталось несколько шагов, их накрыл ревущий грохот.
Коридор оборвался. То, что казалось единым источником света, разбилось на тысячи огней и повисло над разверзшейся бездной. Нау-Кайюти ахнул и выругался. Сесватха, задыхаясь, упал на колени, и его вырвало. Этот смрад был человеческим. Самая невыносимая вонь на свете.
Город. Они смотрели на город. Дымящееся сердце Голготтерата.
Он должен проснуться!
Перед ними открывалась огромная пещера. Она напомнила Сесватхе трюм корабля, но приподнятый с краев и слишком огромный, чтобы быть делом рук человеческих. Кривые золотые поверхности уходили вдаль, закопченные дымами бесчисленных костров. Строения из выдолбленных и расколотых камней вползали от оснований стен наверх, покрывая их коростой, как гнезда шершней. Это были не жилища, а открытые камеры, бесчисленные и жалкие. Все это походило бы на обломки, оставшиеся на берегу после прилива, если бы не костры и маленькие фигурки вокруг них. Огромные колонны башрагов. Визжащие толпы шранков. И среди них — огромное количество пленников-людей. Одни были скованы вместе огромными стонущими караванами, другие разбросаны по открытым гаремам своих захватчиков и корчи-
лись под содрогающимися тенями, закатывая глаза,— нагие и окровавленные мужчины, женщины и дети. Проходы внизу были завалены трупами.
Он должен проснуться...
Душераздирающий рев и вопли разносились под золотыми сводами, эхом отдавались в костях и в сердце... Нау-Кайюти упал на колени.
— Что это? — скорее выдохнул, чем прошептал он. Сесватха повернулся к своему ученику. Зрачки его были окружены безумной белизной.
— Э-это?
Он говорил как осиротевшее дитя. Проснись!
Сесватха почувствовал, как его подняли и швырнули во тьму. Что-то ударило его по черепу, и все окутала тьма. Теперь он видел только страдание своего любимого ученика, его безумную боль.
— Где она, где?.. Просыпайся, дурак!
Задыхаясь, Ахкеймион вернулся к реальности. «Шайме! — подумал он.— Шайме».
Над ним стояла тень, обрамленная воющим кругом его защит, которые он не услышал. И великая сокрушенная пустота маленькими кругами раскачивалась на кожаном шнурке. Хора, висевшая у него на груди.
— Некоторое время назад,— прохрипел скюльвенд,— в пустые часы размышлений я понял, что ты мертв, как и я...
Дрожь прошла по руке, державшей шнурок.
— Без богов.
Даже отсюда Элеазар видел слабое свечение, исходившее из храма Ктесарат на Священных высотах. Он сидел рядом с Ийоком под открытым навесом около своего шатра. На утоптанной траве виднелись круги крови. Завтра они наконец встретятся со своими смертельными врагами. Смысл этого поединка пока ускользал от Элеазара, но он будет сражаться.
И он будет использовать любое оружие, каким бы нечестивым оно ни было.
— Кишаурим бегут,— сказал Ийок. Его рот пылал от даймо-тического причастия.— Как мы и предполагали, в Ютеруме нет хор. Но они зовут... они зовут.
У Змееголовых не осталось выбора. Они отдадут свои Безделушки охране, чтобы оберечь себя от дальнейших нападений си-франга.
Элеазар подался вперед.
— Мы не должны были использовать самого могучего, когда для наших целей хватило бы и самого слабого. И уж точно не Зио-та! Ты сам говорил, что он опасен.
— Все в порядке, Эли.
— Ты ведешь себя опрометчиво... «Неужели я стал таким трусом?»
Ийок обернулся к Элеазару. Кровь выступила на повязке там, где она плотно прилегала к его прозрачным щекам.
— Они должны бояться нас,— сказал он.— И теперь они боятся.
Странный ужас пробуждения перед лицом смертельной угрозы: боль, окутанная вялым недоверием, словно в глубине души он надеялся, что все еще спит. Как будто нож коснулся волос.
— Скюльвенд! — ахнул Ахкеймион, и слова застыли на его губах, подобно льду.
Запах гостя — не то собачий, не то лошадиный — наполнил маленькую палатку.
— Где? — прорычал голос из темноты.— Где он? Ахкеймион понял, что скюльвенд спрашивает о Келлхусе,—
то ли по его интонации, то ли потому, что сам он ни о ком другом думать не мог. Все искали Келлхуса, даже те, кто его не знал.
— Яне...
— Врешь! Ты всегда с ним. Ты защищаешь его, я знаю!
— Прошу тебя...— задыхаясь, прошептал Ахкеймион.
Он пытался приподняться и откашляться. Хора стала невыносимо тяжелой. Казалось, что его сердце сейчас выскочит из груди. Он ощущал, как зудит кожа вокруг правого соска — так кожа начинает превращаться в соль. Он подумал о Каритусале, о давно уже мертвом Гешрунни, державшем хору над его рукой в «Прокаженном». Странно, но у этой хоры другой... вкус.
«Я и не думал бежать».
Тень в ярости наклонилась над ним. Хотя в слабом свете луны проступал лишь силуэт, Ахкеймион четко видел скюльвенда глазами своей души: перетянутые ремнями руки, пальцы, способные сломать шею, лицо, искаженное смертельной ненавистью.
— Второй раз спрашивать не стану. Что происходит?
«Не впадай в панику, старый дурак».
— Думаешь,— выговорил Ахкеймион,— я предам его? Думаешь, я ценю свою жизнь выше его жизни?
Эти слова были рождены отчаянием, а не уверенностью. Ахкеймион сам им не верил. Но они заставили скюльвенда остановиться.
Мгновение нависающей тьмы. Затем варвар сказал:
— Тогда я предлагаю сделку... обмен.
С чего такая внезапная перемена? И голос... неужели его голос и правда дрогнул? Скюльвенд резко убрал хору, зажав ее в кулак, как ребенок прячет свою игрушку. Ахкеймион едва не вскрикнул от облегчения. Он лежал, тяжело дыша, все еще перепуганный и ошеломленный. Тень неподвижно взирала на него.
