Следовало плыть и торопиться, чтобы успеть справиться со всеми делами…
Но с тремя драккарами, что везли пленников из Куделькиного острога, уже произошло такое, что было выше обыкновенного человеческого понимания. Ярл Торольф Одноглазый никак не мог сообразить, как так получилось, что они уже вышли в море, хотя до моря еще предстояло плыть и плыть. Но в могуществе колдуна Гунналуга он не сомневался и получил лишнее подтверждение этого могущества. Колдун, как и обещал, просто выбросил два дня, что должны были уйти на речной путь, хотя непонятно было, как эти дни считают те, кто оказался в это время не на драккарах. Если для них дни тоже сократились, то вообще нет никакого смысла в сокращении. При этом Гунналуг как-то так сделал, что совсем не проявляли удивления и не задавали обычных в этом случае вопросов ни гребцы, ни воины, ни даже кормчие, которые лучше других знают, куда и сколько им плыть. Для них все было обыденно. И они считали, похоже, что два последних дня стремились изо всех сил к морю. И только вот несколько часов назад выскочили из речного устья на приятный душе, хотя и неприветливый внешне, серый волнистый простор. Морской простор, позволяющий груди дышать так, как ей хочется, и как невозможно дышать среди тесных речных берегов, каждый из которых имеет свой собственных запах, не похожий на другие, и, порой, мешающий, особенно, когда ветер дует с гнилостных болот, а болот в этих местах по берегам реки множество великое.
Впрочем, внешний вид гребцов и воинов Торольфа слегка беспокоил. Может быть, они что-то и почувствовали, но находились в недоумении и не решались спросить, пораженные произошедшим. Этих людей Одноглазый хорошо знал и не сомневался, что они ни перед кем смущения не покажут и готовы вступить в бой против любых сил, лишь бы им была обещана добыча. Но там, где действовали силы таинственные и колдовские, воины терялись и пасовали.
На драккаре Гунналуг уже не ставил свой большой синий шатер, как не ставил свой красно-золотой и сам ярл. Здесь просто негде было ставить шатры, поскольку драккары были хотя и большие, но беспалубные. Их вообще за весь поход ставили дважды на ночь, да и то лишь потому, что надеялись на скорое возвращение ярла Снорри Великана, сына Торольфа Одноглазого. Но Снорри всегда отличался большой жадностью и, видимо, хотел захватить еще что-то, и потому задерживался. Впрочем, отец не сильно горевал по этому поводу, потому что в отсутствие сына чувствовал себя лучше. По крайней мере никто не смел ему мешать, преследуя собственные интересы, и никто своей непродуманной грубостью не ронял его авторитет. Да, авторитет отца не внушал уважения только сыну. Даже другие ярлы, что потихоньку шепчутся о своем праве на титул конунга, отыскивая в родословной какие-то давние связи с родом Кьотви, в присутствии Торольфа не спешили говорить громко и открыто. Один только этот мальчишка, сын Кьотви, и его дядя, наполовину хитрый грек и лишь наполовину норвежец, стояли на своем. Однако сын Кьотви не имеет в своем распоряжении достаточного количества воинов, и, даже если он соединит свои полки с полками своего дяди ярла Фраварада, все равно наберется чуть не вдвое меньше, чем у Торольфа с сыном и у Дома Синего Ворона, поддерживающего их. И серьезного внимания на Ансгара с Фраварадом обращать не стоило, если, конечно, они не привезут легендарный меч Ренгвальда, который уже почти полтора века считается символом власти конунгов. Тогда собрание бондов без сомнения признает нового конунга за полноправного, несмотря на юный возраст и совершенно никакое влияние на дела страны. Но путь дяди и племянника далек и долог, и слишком много сил, выставленных Торольфом Одноглазым и даже Гунналугом, постараются не позволить мальчишке добраться до дома к началу народного собрания. А может быть, постараются вообще не допустить их до дома. Никогда…
Колдун Гунналуг, не просто служащий в Доме Синего Ворона, но сам являющийся членом этой большой семьи, хотя и младшим ярлом, не пожелает допустить Ансгара до власти, потому что земли Кьотви примыкают к землям Дома Синего Ворона, и слишком много спорных вопросов по этим землям накопилось за последние века. Спорить с конунгом Кьотви было сложно и будет сложно, если Ансгар титул все же получит. Конунг может приказать другим ярлам идти походом туда, куда он захочет, и один шведский Дом, даже достаточно сильный, не сможет противостоять целой стране. Тем более что у Дома Синего Ворона в самой Швеции куча проблем. Но если конунгом станет Торольф, чья мать сама происходит из того же шведского Дома, то в его интересах уничтожить опасного соперника. А уничтожить его можно, потому что соперник не настолько силен, чтобы сопротивляться всем объединившимся против него войскам.
Конунг Кьотви не проявил дальновидности. Он много воевал, укрепляя Норвегию, но не заботился об укреплении своего Дома. Считал, что будет жить вечно и будет способен одним словом послать на противника полки. Да, он мог. Но вот сыну его, не имеющему при себе символа власти, этого не дано. Ансгар слишком много получил от матери и был неподходяще мягким для конунга. Ему бы отцовский характер, тогда и сам Торольф, может быть, задумался бы, прежде чем начать противостояние. Но сейчас это противостояние позволить себе может.
Да, все, казалось бы, должно было получиться, как задумано, и нет сил, способных направить движение в противоположную сторону. Тем не менее сомнения глодали душу Одноглазого, и временами его мучил настоящий страх – вместо приобретения титула можно потерять полностью и свое насущное. Он, конечно, как всякий скандинав, не боялся потерять жизнь, поскольку считал свое пребывание на земле временным, да и, по правде говоря, уже надоевшим ему самому. Но остаться живым без дома и без земель – это было хуже смерти. А именно так могло случиться при неудаче. И опять вся надежда была на колдуна. Если Гунналуг что-то обещает, он это делает.
Если, конечно, сможет сделать…
При том, что Гунналуг силен и могуществен, и наделен неведомыми для самого ярла таинственными талантами, Торольф Одноглазый хорошо знал, что и могущество колдовства тоже не беспредельно. Сколько раз сам Торольф спрашивал его откровенно и прямо – как завершится их дело. И Гунналуг, не глядя в глаза, всегда уходил от прямого ответа, отделываясь своим излюбленным понятием о множественности путей, которые формируют даже самое маленькое событие. Таким образом, получалось, что он обещал Одноглазому только одно-единственное – постараться помочь в достижении цели. Не помочь, а только постараться помочь… А этого мало, когда на карту поставлено будущее большого и сильного норвежского рода. Рисковать всем, не будучи уверенным в конечном результате, – это для бесстрашного в бою и в набегах Торольфа, не боящегося ни меча, ни копья, ни стрелы, было действительно страшно. Страшно своей неопределенностью и возможной потерей всего, что нажито им самим и его предками, одного из которых в народе так и звали Накопителем. Предки копили, не ввязываясь в борьбу за власть, и считали, что власть денег ничем не уступает любой другой власти, а во многом и превосходит ее. А вот Торольф ввязался. Ему денег показалось мало и хотелось настоящей весомой власти, хотелось новых грандиозных дел, которые, как он был уверен, он сможет совершить. Но теперь, по мере приближения к решающему моменту, он не всегда был уверен, что поступил правильно.
Гунналуг сильный колдун, пожалуй, во всей Норвегии и Швеции вместе взятых такого сильного колдуна не сыскать, и мог бы стать всемогущим, и очень хотел этого, и очень к этому стремился. Сам Торольф Одноглазый всегда с презрением воина относился к ненужному умению читать и писать, и его никто и никогда не учил письменной грамоте, но только счету, чтобы всегда знать свою выгоду. А Гунналуг, в отличие от большинства ярлов, традиционно безграмотных, постоянно читал свои толстенные книги, написанные на страницах из телячьей кожи. И даже говорил, что эти книги в состоянии дать человеку беспредельное могущество. Одноглазому очень хотелось бы узнать, насколько далеко расположен предел у этого беспредельного, но пока сам колдун никого не подпускал близко к разгадке границ своего могущества. Случалось, что он жаловался на усталость и на потерю сил, и не мог сделать самой простой вещи, которую сделает любой колдун, а порой удивлял каким-то поступком, который вселял надежду в ярла и говорил, что на Гунналуга стоит опираться. Неровность его могущества уже не казалась могуществом беспредельным. И, тем не менее, могущество было и выглядело явным. Так и сейчас, убрав куда-то два дня из их пути, Гунналуг очень удивил и восхитил этим Торольфа…
Значит, Гунналуг способен на многое. Но главное, чтобы он был способен на многое в нужный, самый критический момент. Был способен, например, на те же два дня увеличить путь Ансгара, если мальчишка все же прорвется сквозь выставленные заслоны. Более того, Торольф с удовольствием подарил бы Ансгару два дня из собственной жизни, чтобы тот на эти дни опоздал с возвращением. А если туда же приплюсовать по два дня из жизни каждого, кто плывет с ними, каждого воина, гребца, кормчих и даже пленников, то срок получится такой, что Ансгару только через пару лет суждено было бы увидеть родные берега. Этот вариант Торольфа устроил бы. Но, к сожалению, так далеко могущество Гунналуга не распространялось…
