— Держи, — мастер-наставник протянул Вовке сложенную вдвое увольнительную, внутри которой лежало несколько разноцветных бумажек. — Увольнительную беречь! — предостерег мальчишку Михаэль. — Следующий.
Мальчишки подходили к наставнику, получали увольнительные и деньги и становились в строй. Вовка, спрятав бумагу с подписью начальника школы в нагрудный карман, принялся с интересом рассматривать купюры.
— Смотри, Вовка, какой у меня веселый пацан на деньге намалеван, — помахивая сиреневой купюрой, похвалился Петька, — на Сашку Чернюка похож! Цвай карбованец, — по слогам прочитал он надпись на немецком. — Два карованца, значит… А это сколько: много или мало? — озадачился он.
— А сколько всего? — спросил Незнанского Вовка, подсчитывая степень обогащения.
— Чичас подсчитаю. — Петька послюнявил палец и зашуршал бумажками: — Значит, есть три мальца по цвай и четыре единички… Это сколько же будет?
— Десять, — подсказал Вовка.
— Ага, точно! Две дивчины по фюнф, — он заломил коричнево-фиолетовые бумажки, — еще десять в кармане! Одна тетка по десятке, — Петькин палец прижал красноватую купюру, — и какой-то садовод в шляпе по цванцих, то бишь — двадцать.
— Значит, — подытожил Вовка, — десять, десять, десять и мужик по двадцать?
— Ага.
— Пятьдесят карбованцев получается! — сообщил другу Вовка.
— А у меня почему-то сорок, — пожаловался Путилову один из курсантов. — А у тебя, Вовка, сколько.
— Сейчас гляну…
— Поясняю по суммам, — закончив выдавать деньги и документы, произнес мастер-наставник, — они у всех разные: у обычных курсантов — сорок карбованцев, у гефрайтеров — пятьдесят, у обергефрайтеров — семьдесят!
— Ого, Вовка, так ты у нас самый зажиточный! — расплылся в улыбке Петька, потешно наморщив конопатый нос.
— Ага, прям купец-милионщик! — отшутился Путилов, чувствовавший себя немного не в своей тарелке.
— Разговорчики! — одернул курсантов Сандлер. — Еще вопросы есть? Если нет — тогда по машинам!
Деревянные лавки, установленные в просторном кузове грузовика, с трудом вместили шумную мальчишескую ораву.
— Готовы? — Сандлер, запрыгнувший на колесо, заглянул в кузов.
— Яволь, герр Сандлер! — отрапортовал Вовка, которого в сборной солянке разных взводов безоговорочно и, не сговариваясь, считали за главного. — А из наставников с нами кто-нибудь поедет?
— Я поеду, — ответил Михаэль. — Совсем без присмотра вас оставлять боязно… Держитесь крепче — если по дороге вылетит кто — подбирать не будем! — шутливо пригрозил он. — Sind gefahren, Rudi (Поехали, Руди)! — Сандлер спрыгнул с колеса и хлопнул водителя по плечу.
— Klettere in die Kabine (Влезай в кабину), — ответил шофер, вооружаясь кривой металлической ручкой-стартером. Приладив рукоятку, водитель с силой крутанул её, пытаясь завести поизносившийся двигатель. Железка описала полукруг и, вырвавшись из рук, больно съездила водителю по пальцам.
— Donnerwetter (Черт возьми)! — злобно прошипел немец, взмахнув ушибленной рукой.
Машина завелась только с третьей попытки: затряслась и зафыркала.
— Аlte dreck (Старое дерьмо)! — чертыхнулся водила, выдергивая шморгалку из гнезда.
Через минуту, отчаянно тарахтя, «ЗиЛ» выехал за периметр «Псарни». В кузове грузовичка царила возбужденная суматоха и безудержное веселье: мальчишки до сих пор не могли поверить в происходящее.
— Кто куда, а я сразу на фильму! — перекрикивая рокот движка и гомон пацанов, вслух мечтал Сашка.
— А я конфет куль куплю…
— Мороженое…
— Цирку…
Настроение у всех зашкаливало: мальчишки толкались, пихались, дергали друг друга за рукава отутюженных парадных гимнастерок с причудливыми нашивками и галунами, выданных пред отъездом комендантом Мейером. Больше заняться в машине было нечем: толстый камуфляжный тент напрочь загораживал обзор. Местами мальчишек ощутимо подбрасывало на ямах и ухабах, водитель пер по раздолбанной дороге, словно на танке. Но малолетних псов это только веселило: после очередного «прыжка» из кузова раздавалась веселая ржачка. Однако к концу поездки задницы мальчишек начали ощутимо побаливать, а кое-кто обзавелся шишками и ссадинами. Те из мальчишек, кто сидел ближе к борту, время от времени поглядывали в щели, докладывая о смене «декораций»:
— Лес… Луг… Деревня какая-то… О! О! В городок какой-то заехали…
Машина резко остановилась, мальчишки повалились с лавок, образовав кучу-малу. Сандлер, откинув в сторону клапан тента, заглянул в кузов:
— Выходи строиться!
— Приехали, пацаны! — воскликнул Сашка Чернюк, первым спрыгивая на землю.
Наконец слегка помятые курсанты покинули кузов грузовичка и выстроились перед мастером-наставником.
— Привести себя в порядок! — распорядился Михаэль, неодобрительно качая головой. — Вы не какие-нибудь шаромыжники, а имперские Псы на службе фатерлянда! Поэтому и выглядеть должны соответственно! Отряхнулись, подтянули ремни… Головин, тебя это касается в первую очередь: мамон подбери! Рябой и Пучеглазов — пуговицы застегнуть! Чернюк, рукав отряхни! Ну вот, теперь другое дело! Значит так: далеко от ярмарки и базара не разбредаться! Вести себя примерно! Сбор на этом месте в семнадцать ноль-ноль!
— Герр Сандлер, так у нас часов нет, — пожаловался Незнанский.
— Спросите, чай языки имеются, — отбрил Петьку Михаэль. — Опоздавшие на следующую поездку могут не рассчитывать! Всем понятно?
— Яволь, герр мастер-наставник! — Курсанты в нетерпении «били копытами».
— Свободны! — скомандовал Михаэль, и ровный строй курсантов тут же рассыпался.
— Ну что, — плотоядно разглядывая вход на рыночную площадь, произнес Петька, — куда рванем?
— Давай осмотримся, — предложил Вовка, — спешить некуда.
— Ну, да, — согласился Незнанский, — времени вагон.
Они, не спеша, вошли на рынок, и пошли вдоль торговых палаток. Полугодовое безвылазное сидение за периметром не прошло для мальчишек бесследно. Поначалу они вели себя диковато: шарахались от прилипчивых торговцев, старавшихся навязать им что-нибудь из товара, сторонились полицаев, обходили по широкой дуге нищих. Многоголосый гомон ярмарки оглушал, суетливая базарная сутолока сбивала с толку, цветастые шали и платки, яркие юбки, малиновые атласные рубахи резали глаза. Лишь Вовка не растерялся. Глядя на него, успокоились и мальчишки. Путилов остановился возле беззубой старухи, восседавшей на низенькой колченогой табуреточке. Перед бабкой возвышался солидных размеров куль с отборными семечками, из-за которого старушку почти не было видно. Вовка деловито зачерпнул из мешка щепотку и бросил несколько семечек в рот.
— Хорошие у тебя подсолнушки, бабуль, — оценив вкус продукта, неторопливо произнес он.
— Так лучшие на рынке, внучек! — Бабка резво подскочила с табуреточки. — У кого хошь спроси, — с чувством произнесла она, щуря подслеповатые глаза, — всякий скажет: добре семечек, чем у старой Макарихи нет!
— А я и спрашивать не буду — почем товар торгуешь? — подбоченился мальчишка, запуская руку в карман, где лежали деньги.
— Кулек — шетвертачок! — бойко прошепелявила старушка.
— А если три кулька враз возьму, подвинешься в цене? — решил поторговаться Вовка.
— А шо не подвинуться, когда такой бравый хлопец прошит? Подвинушя, канешно, — легко согласилась Макариха. — За шишьдисят копеек все отдам.
— Копеек? — озадачился мальчишка. — У меня копеек нет, — он виновато развел руками, — у меня только эти… как их?.. карбованцы. — Вовка показал старухе оливково-коричневый фантик, номиналом в один карбованец.
— Якая же разница милок? — прошамкала бабулька. — Шо карбованец, шо рубль — вше едино! Вот если бы ты решмарку показал…
— Рейхсмарку? — переспросил Вовка.
— Во-во, её, милок! — закивала Макариха. — Так шо давай свой карбованец шюды, — протянула бабка костлявую морщинистую руку.
Карбованец старушка завязала в уголок черного платка, повязанного под подбородком, а из кармана на переднике выудила несколько медных монеток. — Дерши шдачу, милок, — Макариха ссыпала мелочь в подставленную Вовкину ладошку.
— Это чего, советские, что ли? — не поверил своим глазам Вовка, рассматривая четыре монетки с гербом СССР на одной из сторон.
— Они, милок, они! — вновь закивала старушка. — А другой разменной монеты нет. Немцы ить бумашки напешатали, вошь хошь карбованцы твои. А меди, как не було, так и нет. Да ты не пужайшя, вонь Кольке моему, надышь ушю шарплату рублями дали… И нишо, шо на полтишке Владимир Ильишь — за милу душу и в управе принимают.
— Спасибо, бабуль, за науку, — Вовка ссыпал монетки в карман.
— Нешашто, нешашто! — Макариха ловко свернула три бумажных кулька из старой газеты. Затем аккуратно заполнила их отборными зернами, зачерпывая семечки из мешка шершавой глиняной кружкой с отбитой ручкой. Вручив мальчишкам газетные свертки, она, не утерпев, поинтересовалась:
