Оно полнится хищными силуэтами и искаженными от злобы существами из снов…
…но если князь, восседающий на троне, когда-либо поднимет взгляд, он увидит этот зал пустым, полным лишь одиночества.
Существо, сидящее на спинке трона, щелкает клювом и дрожит от веселья, слыша, как эхо придает случайным звукам искажающиеся и изменяющиеся зашифрованные значения. Его переполняет нетерпение, оно хочет резвиться среди нематериального шторма со своими сородичами, но приказ хозяина привязывает его ко двору, где он должен служить посланником до тех пор, пока прихоть хозяина не изменится.
При этой мысли пернатое создание (у которого было много имен, или, возможно, не было ни одного — ведь к именам не надо относиться серьезно, все меняется, так почему бы не меняться и имени?) издает вопль восторга, и роящиеся тени визжат в ответ.
Прихоть хозяина изменится, несомненно! Ведь он — Великий Заговорщик, Картограф Судьбы, Оракул Проклятья, повелитель запутанностей и премудростей, испытывающих ум богов, Кукловод, Предок Чародеев, Первый и Последний Манипулятор! Пернатое создание подпрыгивает и каркает, с восторженным почтением осыпая титулами своего владыку. Его хозяин — мастер хитроумия, скрытности и манипулирования. Зачем воплощению абсолютного, коварного контроля обращать собственные планы в ничто по воле мимолетной прихоти?
С клекочущим смехом посланник взмывает в космос, крылья его высекают радуги из пустоты, когти блещут то бесцветной слоновой костью, то сверкающим стеклом, изумрудные зубы вырастают из клюва, а затем исчезают.
Поддаться мимолетной прихоти? Как же ему сдержать себя? Ибо его хозяин — не его хозяин, ибо его хозяин — хозяин никому. Он — Изменяющий Пути, Непредсказуемая Душа, Король Двора Повелителей Перемен, случайность, возрождение, капитуляция перед бесконечными, беспорядочными капризами. Как может воплощение бесконечной энтропической бессмысленности варпа противостоять разрушению системы, даже той, что само же и создало?
Существо-посланник, чьи перья — то чистый свет, то щелкающие костяные лезвия, окутанные кобальтовым дымом, лениво кувыркается над троном, с удовольствием разговаривая само с собой. Оно рассказывает себе, что это такое — быть ему подобным. Оно рассуждает о даре чистого инстинкта, находя его отголоски в дальних родичах пернатого создания, облаченных в кровь и бронзу. Дар чувств оживает в облике утонченных воплощений святотатства, служащих самому младшему из братьев хозяина как страстной жизнью, так и ликующей смертью. Меланхоличным соперникам, ревнителям гниения, он не определяет какого-либо дара: их, как решил посланец, характеризует то, что они отвергли свои дары и погрузились в мертвенное отчаяние. И, наконец, есть его собственный блистательный хозяин, который, как заявляет посланник, воплощает дар разума.
И вот то, что понимает его разум: хозяин разуму не поддается. Он — это покровитель познания, и он — воплощение вероломного недопонимания, которое делает знание ложным. Он — это архитектор, создающий тысячи заговоров, и он же — вихрь случайностей, которые приводят планы к провалу. Он — ярчайший свет ума, и он — непостижимое нечто, скорчившееся в тенях, порожденных этим светом. Весь варп — это противоречие, ибо по природе своей он искажает реальность до тех пор, пока невозможное просто не сможет не существовать. Его хозяин — невозможность в самом чистом виде, гармония и единство Х и не-Х, создающая из них симметрию, расцветающую подобно множеству Мандельброта, где каждый лепесток разделяется на собственные прекрасные, сводящиеся сами к себе противоречия, и так до бесконечности.
Кружа, посланник поет сам себе о ненависти, ненависти к себе и парадоксе не-естественности. Варп — место не-формы, не-логики, свободное от стесняющего порядка. Но ограниченные умы, живущие в пустынном космосе, своими отзвуками наносят отпечатки на эту счастливую бесформенность, придавая ей мыслеформы, даже не осознавая, что создают их. Смертные населяют это великое море отражениями собственных несчастных скованных умов, и каждая мыслеформа — сводящий с ума саркофаг для сознания, которое жаждет раствориться, снова обратиться в блаженную энергию.
Но представления, созданные воображением, также отпечатывают на этих сознаниях величайшее желание живых существ — потребность выжить. Каждый миг — это война. Ненавидя и стремясь уничтожить навязанные им формы, и ненавидя саму мысль об уничтожении, они яростно цепляются за свое личное существование. Неудивительно, что их воплощения столь свирепы, а их жажде насилия нет конца!
Только хозяин по-настоящему понимает это, самодовольно думает создание-посланник, зависнув в воздухе. Только хозяин поборол противоречие, приняв его, внедрив парадоксальные отличия так глубоко в свою душу, что стал владыкой над парадоксом и антилогикой, исказив значение значения и превратив его в нечто, внутри чего он мог существовать. Что за прекрасный тембр бытия — жить в услужении фундаментальному противоречию в сердце этого самого бытия!
Мысли его взметаются вихрем, и задумчивость проходит. Верное своей природе, оно меняет прихоть: довольно размышлений! Оно желает развлечься! Шуршащие мыслебесы чирикают и шепчутся, чувствуя, как меняются помыслы их переменчивого повелителя. Наружу, сквозь переливающиеся и срастающиеся стены, посланник направляет взор, подобный бело-голубому металлическому ветру, окутанному жесткой, как проволока, красной пеной. Он шарит взглядом по космосу, мутному от излияний варпа из Раны, оставляя определенные образы на всем, чего касается, и тут же вновь обращая эти образы в бесформенность, извлекая значения и толкования, которые не могут воспринять ни разум, ни чувства смертного.
Жаркий, как залп боевого корабля, холодный, как сердце предателя, его взгляд падает на Ульгута.
Что за экземпляр! Крылатый демон воркует, кружась в полете и сжимая когти. Пернатому посланцу есть чему порадоваться — так много смыслов и качеств, обращающихся против себя же. Вот яростная, пылающая верность, которую существо видит как многомерный конус, светом исходящий из тела Ульгута; вот отверженность и одиночество, которые оно слышит как дрожащие отзвуки плачущей души Ульгута. Верность — это его проклятье, смертный приговор. Немного грубо для изысканно-тонких аппетитов посланника, которые тот питает к противоречиям и предательствам, но все же это богатый вкус: жалкий, безмозглый, ищущий что-то на холодном бессмысленном пути, гнев, несчастье, обреченные надежды.
Взгляд посланника вызывает к жизни каскад миражей в волне, катящейся перед Ульгутом, запоздалые отзвуки, отброшенные назад по кривой времени.
