Голос Дхолчея — постоянный крик боли и гнева, который он будет исторгать, покуда не умрет, и слова его перемежаются воплем, неровно, двойственно гармонируя.
Князь Цепей задумчиво направляет еще один захват к кроваво-красной спине Ульгута и вытягивает из другой руки щупальца более тонких звеньев. Он ощущает раздражение и презрение к этому существу, которое пало перед энтропийной природой этого места и само стало разрушителем. Но при этом он заинтригован. Как можно пленить такое существо, как Дхолчей? Может быть, живой цепью, которая будет восстанавливать себя так же быстро, как будет плавить ее черный огонь? Кандалами из перекрученной пустоты, в которой разрушение не найдет себе цели? Интересная задача, которой можно будет заняться после окончательного пленения Ульгута.
Паутина из оков содрогается. Князь ощущает это сверхъестественным чувством, более острым, чем у любого примитивного нервного окончания, чувством, настроенным на силу, контроль и власть. Лунные существа ноют в своих пузырях, их гнев достаточно силен, чтобы отбрасывать тени в густом пространстве вокруг них. Князь туже стягивает сбрую и подготавливает новую цепь. Он полон уверенности. Он не встречал существ, которых не знал бы, как связать.
— Злорадствуй, ничтожество! — кричит Дхолчей, снова приближаясь, и звенья распадаются в его горящем теле. Тени, созданные гневом существ в пузырях, уже наполовину реальны, они крушат и грызут друг друга. — Твои насмешки — ничто, и я обращу тебя в ничто!
— Если моя работа так тебя оскорбляет, то, подозреваю, ты ошибаешься в моей природе, — несколько запальчиво отвечает Князь. Он чувствует, что его цепи двигаются так, как не должны двигаться. Ему не нужно, чтобы Дхолчей отвлекал его.
— Я — не союзник тебе в этом разрушении, о котором ты все стонешь, — продолжает он, в то время как Дхолчей снова оказывается рядом, и еще одна цепь исчезает, как дым. — Разрушить — значит признать свой собственный конец. Это — действие сломленного животного, раба, мелкого беса, который не видит ничего, кроме того, что ему внушил хозяин. Связывая, я творю, а навязывая свое творение космосу — объявляю себя выше него. То, что ты направляешь свою жажду самоуничтожения наружу, а не внутрь, не наделяет ее ценностью.
Князь умолкает, услышав надрывный стон цепей. Это не просто сотрясения от атак, с тревогой осознает он. Что-то иное идет не так.
— Твои слова бессмысленны, ибо ты не понимаешь! — воет Дхолчей, входя в огненное пике и рассекая одну из опорных цепей Князя, отчего меж лун проносятся ударные Волны. — Материя вселенной должна быть сокрушена, чтобы не осталось ни атома, а затем и порядок, на котором существует материя, должен сгореть, чтоб не осталось ни одной аксиомы! Пока есть бытие, есть и боль, и я буду разрушать до тех пор, пока во мне живет боль, пока бытие не исчезнет и перестанет меня мучить!
Князь Цепей содрогается. Дхолчей выразил в словах тот ужас, что стоял за его навязчивой идеей. Бесформенность, дезинтеграция, распад, которые он должен отсрочить, заковав все мироздание и подчинив его своей воле.
Пойманный в ловушку между всплеском собственного страха и нападениями Дхолчея, Князь теряет бдительность, пока снова не раздается чудовищный скрежет цепей, вытесняя из его разума все прочие помыслы. Он с трудом осознает, что происходит: Ульгут двигается. Добыча пытается сбежать, а его работа закончена едва ли наполовину.
Князь Цепей отчаянно пытается упрочить оковы, сплетает новые узы и мечет их во всех направлениях, а Ульгут бьется, силясь вырваться из плена. От движения луны-зародыши начинают визжать, психические выбросы их терзаний порождают в пустоте радуги и чудовищ.
Тщетно. Ульгут слишком силен, а Дхолчей чересчур отвлек его. Князь Цепей в ужасе кричит — цепи лопаются одна за другой, и его разум и душа истекают через разорванные связи. Ульгут начинает уплывать прочь, и паутина Князя рвется в клочья, по инерции отшвыривая его прочь.
Дхолчей следует за ним, не сбиваясь со следа. Дезориентированный, ошеломленный, Князь не успевает даже испугаться, когда вдруг, повернувшись, видит растущий шар черного пламени и багровые глаза Дхолчея, что становятся все больше и больше.
Верный своей природе до конца, Князь вытягивает пальцы из тонких медных звеньев и пытается создать сеть. Но силы в нем больше нет. Дхолчей прорывается сквозь него, пропитывает его черным огнем, и воля Князя выдерживает лишь миг, прежде чем он разрушается. Его тело лопается, как кокон, и обрывок духа внутри корчится и тает, обращаясь в ничто.
Позади всего этого Ульгут тяжеловесно двигается дальше. Вереница лун-пузырей разражается воплями, ибо по пути он цепляется за узы, разрывает их пуповины, и жизнь вытекает из них в космос. Приближение их гибели ощущается по всему искаженному пространству-времени этой реальности, и вскоре их окутывают пускающие слюну фиолетовые тени.
Дхолчей не видит, не думает об этом. Нет разрушения достаточно великого, чтобы удовлетворить Дхолчея, кроме разрушения всей реальности, а затем окончательного уничтожения себя самого. А уничтожить все до последней вещи во вселенной — это работа, которая займет целую вечность, неясную, полную боли, ненависти к себе и пустых побед, сменяющих друг друга.
От такого будущего и самая суровая душа разразилась бы криком — и Дхолчей кричит, мчась сквозь безумие, источаемое Раной, в поиске разрушений, достаточно великих, чтобы даровать ему облегчение хотя бы на миг.
Конечно, в спине Ульгута вспыхивает боль, когда оковы рвутся, и он уплывает прочь. Повернувшись лицом в направлении своей цели, Ульгут ощущает чувство, сравнимое с холодным ветром, или сном, исчезающим, едва стоит проснуться, или резким солнечным светом, падающим на нежную кожу. Ульгута не заботят раздумья о том, что это может значить. При всей его мощи ум у него — звериный, а мышление ограничено. Ему нет дела до неудобств. Он думает о своем хозяине и спешит вперед.
Картина Третья: Слуга Червивых Звезд
У плоти Киаха Иссекателя — мутный цвет глаза, пораженного катарактой, и темные кости видны внутри поблескивающей массы. На нем шевелящаяся накидка из наполовину живой кожи. Его голова — куполообразный нарост, дрожащий на асимметричных плечах; когда ему нужно осмотреться, он вытягивает ее в длинный колыхающийся язык, покрытый глазами. У него есть крюк-топор — подарок госпожи, которая поглотила трупы его врагов, переварила их оружие, создала из него тяжелое, никогда не тупящееся лезвие и выделила его через свою холодную кожу. Он отблагодарил ее тем, что пробежал сквозь пещеры ее плоти, раня и убивая их обитателей, а она отблагодарила его тем, что выдавила из своих пор новых червей, на которых он снова поехал в космос, на бесконечную битву. Он облокачивается на перед паланкина и смотрит вперед, сжимая рукоять топора, а позади него идут готовые к бою воины.
