Взгляд посланника вызывает к жизни каскад миражей в волне, катящейся перед Ульгутом, запоздалые отзвуки, отброшенные назад по кривой времени.
Он видит, как Ульгута вынуждают сражаться посреди гнезд сияющих червей, чьи песни соединяют звезды. Он видит, как рушатся крепости, как разваливающиеся на куски звездолеты клеймят кожу Ульгута термоядерным огнем, и целые миры вращаются и трескаются, обнажая нутро. Он видит ужас и агонию, пронзительный скрип рвущихся цепей, щелканье механических глаз, взирающих на труп Ульгута.
Пернатое существо хихикает, видя путь гигантского зверя, изгибающийся под давлением его внимания. Оно мечтает вырваться на свободу, прочь из тронного зала, выследить Ульгута, одурманить и запутать его, окутать его слабый разум обманами, завернутыми в истины, раскрашенные серой полуложью, выпустить из него, как кровь, те мелкие глупые истины, в которых он уверен. Если хозяин бросил Ульгута, разве это не доказало, что он ложный хозяин, и, следовательно, почему бы ложному пути не быть ближе к истине, чем истинный путь, ведущий к ложному хозяину? Оно бросает взгляд на путь Ульгута и осознает, что и само уже не знает, истинный ли это путь или ложный.
Повелитель Перемен складывает крылья и пикирует, как сокол, молниеносно проносясь мимо подлокотника трона и закручивая спираль вокруг подножия. Его взгляд больше не прикован к Ульгуту, но искрит, вихрится и светит, где пожелает. Какое приятное развлечение, мимолетный, но совершенный восторг, которым можно похвастаться, когда он снова взгромоздится на насест со своими сородичами посреди раздробленных и струящихся мыслей его хозяина. Он щебечет и каркает, хлопает мерцающими крыльями, щелкает опаловым клювом, чествуя собственную жестокость и великолепие.
Под ним князь, которому принадлежит этот зал, пребывает в размышлениях, подперев подбородок кулаком. Внимание его, возможно, привлечено к Ульгуту или же проходит мимо Ульгута в космос смертных, или же витает в местах, о которых не должен знать разум. Он молчит, око его не открывается, а мысли далеки, глубоки и безмолвны.
В этом месте Ульгут окружен дымными, образующими сгустки энергиями, что постоянно испаряются, обращаясь в ничто, или мельком порождают твердое вещество или даже краткие жизни.
Его горе — кислотные миазмы, от его эмоций космос сворачивается, как молоко, в ползучий полуреальный дым, который жжет его нервы так же, как потеря жжет душу. Он пытается проследить путь хозяина, напрягая чувства, воспринимающие виды ада, звуки разума и запахи души, но следы возлюбленной порчи на душе хозяина так сложно разглядеть, что это сводит с ума.
В конце концов, Ульгут не выдерживает. Он начинает биться и плыть за хозяином, но осознает, что его что-то держит.
Картина Вторая: Дхолчей и Князь Цепей
Чем бы Князь Цепей не был раньше, это место изменило его. Вихрь пандемониума содрал с него все, оставив лишь самый примитивный инстинкт: желание подчинять и властвовать. Поэтому он редко настолько близко приближается к Ране, когда власть рушится, а структура перестает существовать. Для него это адская мука: как он может быть Князем Цепей, Мастером Пленения в месте, где эти понятия просто ничего не значат?
Но в Ульгуте он увидел добычу, достойную риска. Заковать Ульгута — вот это, думает Князь, принимаясь за работу среди лун, будет настоящим триумфом.
Эти луны — слабо пульсирующие пузыри, наполненные мягким светом. В каждой капсуле — розовое, похожее на зародыш существо размером с континент, извивающееся в молочно-белой околоплодной эмульсии. Луны соединены длинными пуповинами из собственной растянутой кожи, сотни их образуют гигантскую цепь, которая тянется вдаль, к клокочущему энтропийному шторму Раны и сквозь нее наружу, пока не теряется вдали. Отсюда, от лун, Князь Цепей мечет вниз свои оковы, чтобы вонзить их в шкуру Ульгута.
Князь Цепей создает узы, а в это время Дхолчей всеми силами старается их разрушить.
С ним случилось то же, что с Князем — сокрушительная сила, с которой эта реальность обрушивается на душу, выжгла то, чем когда-то, возможно, был Дхолчей. Он подозревает, что некогда был смертным — иногда он уверен, что помнит космос цвета костяной черни, а не это вечное раскаленное сияние, и звезды, что светятся ярко и ровно, вместо этих зловещих ухмылок, что приковывают взгляд и гложут разум.
Дхолчей знает только, что однажды он явился в это пространство возле Раны, и там его разорвали на куски.
Ему позволили сохранить свое имя. Очевидно, это была шутка, которая давала понять, что у него отняли. Ни памяти, ни прошлого, ни материального тела. Все, что осталось у Дхолчея — имя, боль и жажда разрушать.
Дхолчей — это плотно сжатая комета из призрачного черного пламени, откуда пристально смотрят полные мольбы и ярости красные глаза. С причитаниями пролетает он мимо луны-пузыря — то, что находится внутри нее, машет лишенными кожи руками и стонет в ответ — а затем обрушивается на цепи. На мгновение Дхолчей чувствует краткую перемену в своей нескончаемой боли — не облегчение, но изменение ее природы — затем его горящее тело начисто прожигает цепь, и отсеченные концы, как кнуты, хлещут сквозь пространство. Но столь незначительное разрушение не утешает Дхолчея. Он разворачивается, чтобы совершить большее, образуя огромный черный полумесяц на фоне корчащихся красок космоса.
Но цепь снова на месте. Князь воссоздал ее. Да, он сделал это дважды, а затем крест-накрест соединил эти две цепи и луны над ними «кошачьей колыбелью» оков, и это все за время, что понадобилось Дхолчею на разворот. Тот вопит от оскорбления и бросает себя вперед, словно дротик. Он встречает Князя Цепей под искаженным лицом существа внутри ближайшей луны.
Князь Цепей сам сделан из цепей, глянцевито-черных и медных, скрученных и сплетенных, позванивающих друг о друга, пока он ждет приближающегося Дхолчея.
— Какой тебе от этого толк? — требует он ответа. Новые цепи крепче старых, и когда Дхолчей мечется взад-вперед между ними, звенья тускнеют и деформируются, но остаются целыми.
— Эта добыча не для тебя, — продолжает Князь. — Что ты с ней будешь делать? Жаловаться на нее, как ты жалуешься на мои цепи? Порхать вокруг нее, пока не надоест? Лети своей дорогой, мелкая горящая тварь. У меня есть работа.
— И поэтому мы противостоим друг другу! — кричит Дхолчей, пламенем пролетая рядом. — Моя работа — конец творению, моя работа не имеет конца! Я разрушу твои работу, тело и душу. Они малы, но тогда мне останется разрушить на три вещи меньше.
Голос Дхолчея — постоянный крик боли и гнева, который он будет исторгать, покуда не умрет, и слова его перемежаются воплем, неровно, двойственно гармонируя.
