— Но ведь некоторые изменения происходят! — запротестовал Элвин. — Многие здания были снесены, а на их месте построены новые.
— Конечно, но каким образом? Старая информация убиралась, а новая вносилась. Я просто привел пример, как город сохраняет себя физически. Я просто хочу подчеркнуть следующее: таким же образом действуют в Диаспаре и машины, которые сохраняют неизменной нашу социальную структуру. Они наблюдают за всеми изменениями и корректируют их, пока те не стали слишком заметными. Как они это делают? Не знаю. Может, отбирая тех, кто должен выйти из Пещеры Творения. Может быть, работая над матрицами наших личностей. Мы можем сколько угодно воображать, что имеем свободную волю, но можем ли мы быть уверены в этом?
В любом случае проблема решена: Диаспар выжил и продолжает плыть сквозь века, как громадный корабль, несущий груз того, что осталось от человеческой расы. Это величайшее достижение социальной инженерии… А стоило ли это делать — совсем другой вопрос.
Однако одной лишь стабильности недостаточно. Ведь она ведет к застою и, следовательно, к упадку. Создатели города предприняли ряд сложных шагов, чтобы избежать этого. Хотя подобные пустынные места свидетельствуют о том, что им не совсем это удалось. Я, Хедрон-Шут, являюсь частью этого плана, но очень незначительной. Правда, мне хотелось бы думать по-другому, но уверенным я быть не могу.
— В чем же заключается этот план? — спросил Элвин, все еще не очень четко понимая, куда клонит Хедрон, и испытывая поэтому чувство легкого раздражения.
— Будем считать, что я представляю собой необходимую и заранее рассчитанную долю беспорядка города. Объяснить мои действия — значит обесценить их. Суди обо мне по моим делам, хотя их мало, а не по моим словам, которых много.
Элвин никогда раньше не встречал никого, кто бы походил на Хедрона. Шут был настоящей личностью. Он на две головы превосходил общий уровень единообразия, типичный для Диаспара. И хотя, видимо, было совершенно невозможно выяснить, к чему сводятся его обязанности, это не казалось важным. Самое главное заключалось в том, что Элвин ощутил: он нашел человека, с которым можно говорить. Правда, лишь тогда, когда в монологе наступит пауза… Этот человек, возможно, ответит на вопросы, которые давно его мучают.
Они пошли коридорами Башни Лоранн и вскоре оказались возле пустынной движущейся полосы. Только выйдя на улицу, Элвин сообразил, что Хедрон не спросил его, что он делал там, на краю непознанного мира. Он подозревал, что Хедрон знал об этом. Что-то подсказывало Элвину, что Хедрона вообще трудно удивить.
Они обменялись номерами индексов, что давало возможность связываться друг с другом в любой момент. Элвину очень хотелось видеть Шута как можно чаще, хотя он понимал, что его общество может оказаться очень утомительным, если будет длиться долго. Прежде чем встретиться снова, он хотел бы узнать, что его друзья, особенно Джесерак, думают о Хедроне.
— До встречи, — сказал Хедрон и мгновенно исчез.
У Элвина это вызвало раздражение: если человек встречается с кем-то, находясь не в собственном теле, а только проецируя себя, правила хорошего тона требуют с самого начала предупреждать об этом. Сторона, которая об этом не догадывается, может оказаться в невыгодном положении. Возможно, Хедрон все это время спокойно сидел у себя дома — где бы дом ни находился. Номер, который он дал Элвину, гарантировал, что любое сообщение Элвина дойдет по назначению, но он никак не показывал, где живет этот человек. Но это все же соответствовало общепринятым нормам. Номером индекса можно было пользоваться весьма свободно, но адрес доверялся только ближайшим друзьям.
По дороге в город Элвин размышлял о том, что рассказал Хедрон о Диаспаре и его социальной организации. Странно, но он никогда раньше не встречал никого, кому не нравился бы их образ жизни. Диаспар и его жители, созданные как единые части общего плана, существовали в полном согласии. В течение всех своих долгих жизней люди никогда не скучали. И хотя по стандартам древних времен мир их был крошечным, сложность его была невероятна, а кладези сокровищ и чудес — неисчерпаемы. Здесь Человек собрал плоды своего гения: все, что было спасено из-под руин прошлого. Считалось, что каждый когда-либо существовавший город дал что-то Диаспару. До появления Завоевателей имя “Диаспар” знали во всех мирах, которые потом Человек потерял. В зданиях Диаспара отражены знания, мастерство и весь артистизм Империи.
Когда Дни Величия пришли к закату, гении человечества перестроили город и снабдили машинам, которые сделали его бессмертным. Неважно, если что-то было утеряно и предано забвению: Диаспар будет жить и нести потомков Человека по реке Времени.
Они не достигли ничего, кроме выживания, однако довольствовались и этим. Существовали десятки тысяч вещей, которыми они могли занять свои жизни, начиная с момента выхода из Пещеры Творения и кончая часом, когда их тела, почти не постаревшие, возвращались на Берега Памяти. В мире, где все мужчины и женщины обладали таким интеллектом, которым обладали только гении, не могло быть места скуке. Наслаждение от ведения беседы и споров, невероятно сложный этикет социального общения — одного этого было достаточно, чтобы занять добрую часть жизни. Помимо этого существовали всеобщие дебаты, и весь город внимательно слушал, как самые изощренные умы сталкивались в дискуссиях или пытались достичь вершин философских построений — недосягаемых, но от этого еще более привлекательных и постоянно бросающих вызов человеку.
В городе не было ни одного мужчины или женщины, не поглощенных какой-либо интеллектуальной работой. Эристон, например, проводил большую часть своего времени в общении с Главным Компьютером, управляющим городом. Однако у него оставалось время, чтобы общаться с десятками людей, жаждущих отточить свой интеллект в беседах, испытать свои силы в дискуссиях с ним. В течение трехсот лет Эристон пытался выстроить логические парадоксы, которые машина не могла бы решить. Но говорить о серьезных успехах можно было только по прошествии нескольких жизней.
Интересы Этании носили более эстетический характер. Она конструировала и создавала при помощи преобразователей материи переплетающиеся трехмерные модели изумительной красоты и сложности, которые действительно представляли собой новое слово в топологии. Ее работы можно было увидеть повсюду, а некоторые из них являлись частями пола в громадных хореографических залах, где они использовались в качестве основы для создания новых балетов и танцевальных композиций.
