«Вот ты как думаешь – штык или хуй? (ресницы начёсывая вверх и ужасно гримасничая, пизда!) Ты, конечно, и вовсе не думаешь. Ты – начальство, мол, за меня думает, и так далее. Знаем, слышали. Но начальство не знаю чего себе думает, а в твоих вот глазах, вижу, читается: «Штык!» Твою ёб, говорю я тебе. Потому как считаю, что ты не прав, а я да. И что – хуй. Спорить можно до всрачки, конечно-е… (губная помада, по наложении которой капризно дуются губы) Но сейчас я совсем не о том! Ты единственное пообещай, как солдат своей ёбаной родины, что не будешь хоть путать тот штык свой с хуем, тоже, конечно, своим… Потому что давай будем так – или штык, или хуй! Как говорится… (воздушный поцелуй своему отражению в линзах) мухи отдельно, тефтели отдельно… Потому что, когда тебе нечем ебать, а только штыком – это зверство уже и перверсия… Тогда уже лучше давай из хуя постреляем!.. Вот ты всё молчишь, как мудак, и правильно, целоваться не лезешь ко мне: и тебе не противно, и у меня вся губная не смажется аж до щёк… А между тем мне хотелось, не узнать даже, нет… Просто спросить: а правда, что у военных героев войны или хуй не стоит или жестокое обращение с женщинами? Ага, или сразу два!.. Что молчишь? Я же знаю, что нет! Знаю ж, падла, где водятся лётчики и такие герои, у которых в руках обсераются от одного поцелуя несчастного! Так ёб твою мать, не доводи до истерики – иди нахуй уже воевать! Вздрючь там пушку по-нашему и вернёшься как самовар – рук нет, ноги остались в бою! Приходи… ты нам нужен будешь любой… Ну всё, пиздуй уже, заебалося, надо же – столько за один раз сказать много слов… (поезд причалил, Чпок отвернул, и штурмовик вышел на станции) И кому? (с горьчайшим пафосом, не сопровождающимся разве что заламыванием рук…) Чтоб тебе оторвало там хуй!.. Здесь пришьют… приходи… если что…»
На этом приступ закончился, и Чпок вернулся в ряды.
– Убедил? – спросил я у Ласточки, громко и глядя прямо в накрашенное как у побитого арлекина очарование Чпока.
– Да нет, похоже… – ответил Чпок, попавшись и приняв на свой счёт. – А я вот, похоже, влюбился в эту пизду в шапке!..
– Номер слил, чтоб найти?
– Не, я его запомнил… Если что, и чутьём… Казлы! – в отчаянии сказал громко всем Чпок и посмотрел на меня…
«Ну как, убедил?», повторил я вопрос, уже всецело обращаясь к Ласточке и не очень громко. «Ну да…», Ласточка вполне доверяла своим глазам и всё ещё конфликтовала с доводами разума, «Значит нас здесь совсем не видно?» «Совсем». «Но постойте… А как же… Ведь когда я шла сюда, я всё прекрасно видела!» «Ласточка, видели только Вы!.. Это называется выделенный канал… Ну, пожалуйста, снимите штанишки!..» «Что?» «Ну… Слово чести – к Вам и прикоснуться никто не посмеет без Вашего на то дозволения… Уж за этим-то я прослежу!..» «Но зачем?» «Вы знаете, если честно, то я не знаю ответа на Ваш вопрос… Возможно просто так… И к тому же… вы, возможно, и не догадываетесь… Но без этих каменных джинсов вы гораздо привлекательнее и красивее, чем в них!..» Тут я заметил, что моя рука уже слегка онемела, сжимая правую ляжку девочки, которая тоже казалось только сейчас обратила внимание на эту деталь… Бля, у Чпока, что ли, научился его ядерным кощунствам, притирала позорное! «Ну хорошо…», нет вида более чарующего и более всего проходящего по категории «истинное искусство», чем вид обнажающейся по любому поводу женской фигуры. Бля, один след от впечатавшейся в бедро резинки стянутых трусиков чего стоит… Ласточка встала («Оборону» на своё место вместо себя), расстегнула болты и с некоторым трудом (ткань – совместное производство: испанская инквизиция feat. грубые американские пастухи) стала стягивать свои джинсовые оковы сразу вместе с трусами. Получалось, конечно, но мало того, что узко всё, а вокруг неудобно, так ещё и трясёт же из-за этого машиниста!.. («Ломовоз! Твою мать…», надо будет напомнить ему при случае…) А я поддерживать, не знаю почему, вот что хотите делайте, ну не решался пока и всё… Покачиваясь и едва балансируя, моя бедная ласточка дошла до середины, до самых коленок… дошла до беды… Потому что выяснилось, что кроссовки… Ну да – их расшнуровать было надо вначале, ёб мою, мог бы заметить и подсказать… Я почувствовал себя совсем неловко, когда Ласточка в некотором затруднении и замешательстве присела голой попой прямо Егорушке на лицо… Ничё ему, конечно, не сделалось, улыбка во всяком случае с обложки не стёрлась… Она взглянула на меня растеряно, я посмотрел на неё как преданная, но бесполезная собака, и мы расхохотались, как два придурка… Цена оторвалась от расчёсываемого ей Чпока и только покачала головой, увидев наши смешавшиеся ряды… Всё теперь, я забрал на себя «Оборону» и, презрев все приличия, стал придерживать Ласточку, созерцая к тому же колючий ёршик волос её письки, проглядывающий сзади под попкой… Прелесть… Она, наконец, освободилась от её неокед и от джинсов: худенькие бледные ножки в очаровании бьющего из прихожей отдалённого неона, примятые каштановые волоски ёжика, наполовину укрытые свитером, не совсем уютно чувствующие себя на голом полу полупрозрачные пальчики… Под ноги я нашёл тут же какие-то подвернувшиеся под руку меха от Цены (не шанхайские барсы, конечно, но и не мексиканский тушкан!) и Ласточка, присев на место, взялась руками за полы свитера… «Not! Only so…», я среагировал молниеносно и придержал руки Ласточки, «Так… Пусть будет так!.. Вы – очень красивы… Разрешите?..» Я осторожно развёл в стороны её смешные острые коленки. Писька, конечно, просто чудо!.. Розовые, не ожидавшие пробуждения малые губки топорщились слегка беспорядочно и обиженно, клитор вообще зазимовал в своей берложке и не собирался никуда выходить, картина в целом – нежная маленькая роза оброненная на первому снегу, незадолго до того же отважно выкраденная пьяным студентом из лап сонных цветоторговцев и потому единственная на свете, которую он нёс любимой в утреннее неприветливое общежитие морозным рассветом, пока не повстречал вчерашних друзей… В конце концов она начинала уже замерзать!.. «Цена!..», позвал я негромко, «Посмотри…» Цена обернулась и покачнулась чуть: её проняло сразу, похоже насмерть, и на глубину костей… Подрагивая всей кожей сильней малых губок Ласточки, она присела перед ней на коленки и, не касаясь, как полубезумная пыталась собрать в кучу странствующие по живой красоте глаза… С трудом Цена подняла взгляд к Ласточке и во взгляде этом было почти отчаяние: «Можно?..» Я так никогда и не узнаю, что было во взгляде Ласточки в ответ, потому что мне было не видно, а Цена мне не говорит… Но Цена потрогала сначала осторожно губами нежную розу, а потом стала вливаться в бесконечный свой поцелуй… «Бля, Жук…», Цена в сенсуал-трансе посмотрела на меня как каток на автобус, «Ласточка… целка…» Ласточка смущённо улыбнулась, но Цена не давала опомниться никогда и никому. «Онанистка вонючая! Кто пальцем дырочку себе протёр?» Ласточка рассмеялась над свирепой Ценой, сбрасывая последние покровы зажатости… А та уже бурила языком продольно-вертикальный штрек в глубинах распускающейся на глазах этой розочки и пизды… «Жук!..», пожаловалась из последних сил жалобно мне Цена, «Ну чё делать? У неё здесь дырень – хуй войдёт!.. А она ещё девочка…»
