Этейн хотела спросить, что для него значило дело Республики. Она почти боялась ответа, но хотела знать.
– За что ты сражаешься, Дарман?
Он на мгновение озадачился.
– За мир, мэм.
– Хорошо, а против чего ты сражаешься?
– Анархии и несправедливости, – это был заученный ответ, но он помедлил, словно впервые обдумывая его. – Даже если не получу благодарности.
– Звучит как еще одна фраза твоего сержанта.
– Он же не ошибался, не так ли?
Этейн вспомнила местных, которые сдали их людям Хокана. Да, за последние пару недель она многое узнала о реальности и конфликтах. Но этого все еще не хватало.
– Светает, – сказал Дарман. Он сел под навес, скрестив ноги; бронепластины лязгнули друг о друга. – Кажется, ты простыла. Нужны лекарства?
Этейн уже дошла до того состояния когда на сырость и боль не обращаешь внимания. Она слишком устала, чтобы думать или делать еще что-то. Даже перестала обращать внимание на настойчивый запах мокрой шерсти мерли.
– Со мной все в порядке.
– Если мы разведем костер, то приманим половину армии сепаратистов, – он порылся в поясе и протянул ей кубик рациона; все та же невероятная смесь юной наивности и циничного убийцы. Этейн покачала головой, и клон вытащил сверток. – Сушеной кувары?
По тому, как он осторожно уложил фрукт в пояс, а не в ранец, было ясно, что он его ценил. Клон жил на рационах, которые по вкусу были не лучше протухшей шкуры мотта. Такая жертва ее тронула; у Этейн будет время, чтобы насладиться разнообразной пищей Галактики, если она выберется с Квиилуры живой, но у Дармана шансов нет. Девушка выдавила улыбку и отвела фрукт в сторону.
– Нет. Ешь сам. Это приказ.
Повторять не требовалось. Он жевал с закрытыми глазами, и Этейн почувствовала себя отчаянно виноватой, хотя и слегка завидовала его способности радоваться обыденным вещам.
– Я знаю хороший способ согреться, – сказал он, открывая глаза.
Этейн ощетинилась; возможно, он не был столь наивным, каким казался.
– Правда?
– Если ты на это согласна.
– Согласна на что?
Дарман помахал пальцем – мол, подожди и увидишь – и вышел наружу.
"Нет, – подумала Этейн, – он никак не мог это иметь в виду".
Она вдруг смутилась, что хоть на миг придала словам такой смысл и уставилась на собственные руки, неожиданно почувствовав отвращение к ссадинам, сломанным ногтям и прочим уродствам.
Под навес внезапно вдвинулся грубо очищенный шест. Этейн подскочила; новые сюрпризы ей были не нужны.
– Если это шутка, Дарман, то мне не смешно.
– Давайте, коммандер, – он глянул вдоль шеста. – Тренировка со световым мечам. Лучше размяться, прежде чем придется делать то же в реальности.
– Я просто хочу отдохнуть.
– Я знаю, – он присел и посмотрел на нее. – Я многого не знаю о мечах, но меня учили драться врукопашную.
Коммандо даже не двинулся. Его настойчивость вызывала раздражение; фактически, Этейн вдруг разозлилась и решила, что с нее хватит. Она вымоталась и хотела спокойно сидеть и ничего не делать.
Девушка вскочила на ноги, схватила шест и ринулась на клона.
Он отступил в сторону, но лишь на самую малость.
– Относительно безопасный способ отточить навыки фехтования, – сказал Дарман.
– Относительно? – она в ярости сжала шест двумя руками.
– Относительно, – подтвердил Дарман и чувствительно стукнул своим "мечом" ей по голени.
– Ай! Ты…
– Давайте. На полную, – Дарман увернулся от дикого и бесконтрольного выпада. – В нападение.
На этом она всегда спотыкалась – на тонкой грани между приложением всех возможных сил и ослеплением яростью. Про это следовало помнить. Это больше не было игрой.
Девушка атаковала широким взмахом справа налево, с силой ударив по его оружию; столкновение отдалось в локтях и запястьях, заставив Дармана перенести вес на отодвинутую назад ногу. Три более быстрых взмаха – справа, справа, слева – и сразу же затем один неожиданный удар вниз. Он пришелся между шеей и плечом; если б в руках Этейн был настоящий меч, она бы рассекла клона надвое.
Раздался отвратительный треск. Этейн впервые увидела боль на лице клона; она мелькнула мгновенной гримасой, но девушка мигом почувствовала отвращение к себе.
– Извини, – сказал она, но коммандо надвинулся на нее и вышиб палку из рук девушки.
– Когда есть преимущество – надо давить, – сказал Дарман, потирая шею. – Я никогда раньше на работал энергетическим клинком, и Силы у меня нет. Но я знаю, когда надо бить изо всех сил.
– Я знаю, – ответила Этейн, осматривая голень и переводя дыхание. – Я тебе не повредила?
– Ничего серьезного. Хороший удар.
– Я не хотела бы тебя свалить, когда могу тебе еще пригодиться.
– До сих получалось неплохо, коммандер.
– Как у тебя это получается, Дарман?
– Что? Драться?
– Убивать и оставаться бесстрастным.
– Обучение, думаю. И нечто от Джанго Фетта, что позволяло ему оставаться… бесстрастным.
– Ты на тренировках когда-нибудь боялся?
– Почти всегда.
– А тебя когда-нибудь ранили?
– Больно было всегда. Остальные – умирали. Вот так и учишься; боль учит тебя стрелять инстинктивно. Вот почему инструкторы начинали обучение с симуляторов, которые ранили без серьезного ущерба. Потом мы переходили на боевые заряды.
– Сколько тебе тогда было?
– Четыре. Может, пять.
Она этого не знала; мысли заставили Этейн содрогнуться. Она не помнила, чтобы кто-то из джедаев погибал на тренировках; она словно заглянула в иной мир.
Девушка подобрала палку и сделала несколько медленных движений, задержав взгляд на кончике.
– Мне сложно воспринять это ускоренное взросление.
– Каминоанский промышленный секрет.
– Я хочу сказать – мне сложно привыкнуть к тому, каким ты кажешься, и что можешь сделать и… ну, и то, что у тебя меньше опыта в обычной жизни, чем даже у падавана.
– Сержант Скирата говорил, что мы его ставим в тупик.
– Ты часто о нем вспоминаешь.
– Он учил мой отряд, а также отряды Найнера и Фая. Наверное, потому нас и объединили, когда наши братья погибли.
Этейн устыдилась. В нем не было никакой жалости к себе.
– А что с тобой будет через тридцать лет, когда ты станешь стар для войны?
– Я умру задолго до этого.
– Звучит слишком уж фаталистично.
– Я имею в виду, что мы стареем куда быстрее вас. Нам говорили, что конец для клонов милосердно быстр; медленных солдат убивают. Я даже представить не могу лучшего времени для смерти, чем то, когда я больше не буду лучшим.
