Вслед за этим он поднял копье, сорвал с его наконечника гривну, шагнул к морю и с широким злобным размахом зашвырнул ее подальше в воду. Ему хотелось выбросить все: и эту битву, и ведьму с ее блуждающими огоньками, и Бергвида заодно. Под ногами была пустота. Едва лишь начав бороться с фьяллями, они уже убивают друг друга. Как долго он уговаривал людей идти совершать подвиги, сколько сил потратил на это и каких скромных успехов добился! А на преступление не пришлось уговаривать – оно уговорило само, мгновенно, упало с неба, как коршун на добычу! Хагиру хотелось обвинить в убийстве ведьму, но разве сами они не были виноваты? Разве не они с Бергвидом, вожди и родичи, едва не подрались этим же вечером? За гривну или за кубок – какая разница? А какие высокие слова они говорили совсем недавно! Месть врагам, свобода квиттов! Чем мы хуже Вигмара Лисицы и Ингвида Синеглазого! Да разве Вигмар и Ингвид допустили бы такое в своем войске?
Хагир стоял у самой воды и смотрел в темное море. Он не хотел оборачиваться и снова видеть Бергвида, того самого конунга, о котором он когда-то так мечтал и который сейчас казался ему тяжким проклятием всей жизни.
Дул ветер, и роща Бальдра была полна зеленого кипения листвы. Скользящий шелест оглушал, Хлейна не слышала даже своих шагов по высохшему ковру старых листьев. Везде поблескивали прошлогодние березовые листочки; перележав зиму под снегом и заново высохнув, они видом и цветом стали точь-в-точь потускневшие и истертые серебряные монетки. Белые стволы берез расступались перед ней, манили глубже и глубже, словно умоляли: иди, иди к нам, и мы откроем тебе удивительные тайны, которые изменят тебя, сделают ум твой ясным, а душу спокойной и светлой.
Тайна эта была везде: в каждом стволе, в каждом земляничном листочке, что почти спрятали под собой серо-бурую прошлогоднюю листву, в каждом глазке фиалок, что быстро-быстро кивают на ветру ушастыми головками, будто тоже умоляют: иди, иди! Хлейна шла медленно, прикасаясь рукой к каждой березе, иногда закрывала глаза, и тогда шелест листвы сразу становился яснее. Под опущенными веками было светло, как будто глаза сами стали двумя маленькими солнцами, со всех сторон ее обнимал поток теплого ветра, трепал волосы, и Хлейна ощущала себя вплетенной в скользящий шорох листвы, слитой с ним, и отрадное, счастливое светлое чувство наполняло душу. «Ветер и свет, ветер и свет! – ликующе пели деревья, ветви, листья, высокая трава. – Ветер и свет, тепло и простор, лето, лето! Солнце и жизнь, ветер и свет!»
Голова кружилась, Хлейна замедляла шаг и наконец совсем остановилась, точно не осталось сил тащить дальше свое тяжелое человеческое тело. Дальше – опушка, а под ней – жертвенник в честь Фрейи, сложенный Фримодом ярлом. Он и теперь чуть ли не каждый рассвет встречает здесь, приносит богине жертвы и просит обратить к нему сердце той, что поманила и отвергла, обманула…
Ох! С тяжким вздохом Хлейна закрыла лицо руками. Пообещала, обманула… Про что все это? О чем? Кого она обманула? А разве ее не обманули? Сердце? Где оно, ее сердце? Оно, как сердце того великана в «лживой саге», прячется в яйце, а яйцо в селезне, а селезень плавает по озеру на острове в далеком-далеком море… Фримод ярл просит ее любви, но разве у нее есть любовь? Что у нее есть, кроме тоски, пустоты, отчаяния?
Не в силах держать все это на плечах, Хлейна обеими руками обняла березу и приникла всем телом к стволу, прислонилась лбом к гладкой коре между черными глазками, дышала чуть горьковатым, свежим и пьянящим запахом и грезила: она тоже березка, она тоже растет из земли, ловит свет солнца кожей лица, впитывает его, и пока это продолжается, нет для нее ни тревог, ни горестей… Она тоже березка, она растет из земли и тянется к небу… Теплый ветер и солнечный свет пронизывают ее насквозь, ей хорошо, легко, тепло и светло…
Вот уже почти три месяца прошло с тех пор, как Хлейна вернулась домой, в Рощу Бальдра. Получив от племянника клятву и убедившись, что тот соблюдает ее, Рамвальд конунг не стал мешать ее возвращению, и к Празднику Дис конунговы хирдманы привезли ее в дом приемной матери. Фримод ярл сразу заговорил о свадьбе, но, к его изумлению, невеста ответила на это потоком горьких слез. Она уже знала, что здесь был Хагир сын Халькеля и ему рассказали о ее мнимом обручении. Он думает, что она забыла его, отказалась от него! Он уехал и никогда не вернется, он забудет ее, им не увидеться больше! Никогда, никогда! День за днем Хлейна рыдала в ответ на всякую попытку напомнить ей о замужестве, ничего не хотела объяснять. Фру Гейрхильда послала за одним колдуном, что хорошо умел снимать порчу. Колдун раскинул руны и отказался даже ехать: на его пути стояла сила, которой ему не преодолеть.
Постепенно Хлейна перестала рыдать и зажила почти обыкновенно. Попади в усадьбу гость, не бывавший здесь раньше, он не усмотрел бы ничего необычного в поведении хозяйкиной воспитанницы. Но знавшие ее видели, как сильно она изменилась. Больше не было разговорчивой, приветливой, любопытной, немножко избалованной и немножко причудливой девушки с сияющими светло-карими глазами, которая умела казаться красивой, несмотря на недостатки в чертах лица. Хлейна стала молчаливой, побледнела и разучилась улыбаться, а глаза ее казались огромными и темными. Лицо ее теперь внушало трепет: как раньше веселая приветливость не давала замечать некрасивости, так теперь ее заслонила глубокая многозначительность, при которой любая красота казалась бы лишней. Хлейна постоянно как будто прислушивалась к чему-то далекому, видела что-то недоступное прочим взорам. «Это колдунья! – шептались в усадьбе. – Та мертвая колдунья, которую выкопали прошлой осенью! Не надо было никакого жезла у нее брать! А теперь колдунья завладела Хлейной! Теперь уже все, от нее не избавиться!»
Но они ошибались: о колдунье Хлейна думала очень мало. После всего, что случилось и что она пережила в душе, ее любовь к Хагиру превратилась в неукротимое, всепоглощающее, болезненное и глухое к голосу разума стремление. Она не видела его целых полгода, его живые следы вокруг нее остыли, и временами ей казалось, что никакого Хагира сына Халькеля и не было, что она выдумала его, вложила в придуманый образ все лучшее, что знала или воображала в мужчинах. Он стал скорее мечтой, чем живым человеком, но тоска по этой мечте мучила Хлейну, как не могло бы мучить самое земное и ощутимое несчастье, и ей отчаянно хотелось уйти с земли, где его нет, в какие-то иные миры, туда, где он есть.
Вопреки рассудку она верила, что он вернется; это была даже не надежда, а убеждение, ложное представление, какие бывают у безумцев и какие самые ясные доводы разума не опрокинут. Хлейна с ужасом осознавала себя безумной и в то же время знала: взгляни она на свою жизнь трезво – и тоска убьет ее. Все силы ее устремились к любви и сосредоточились в ней, и теперь, когда любви была нанесена рана, силы вытекали через эту рану, как кровь из тела. И эта рана – смертельна…
