Голубоватое мерцание становится нестерпимо ярким, в нем возникает точка чистого золотого света, она ширится, превращается в кольцо, и в кольце появляется лицо Хагира. Он такой, каким она его знала, и не такой: лицо стало суровее, тверже и кажется отчужденным, черты немного заострились, от скулы через щеку тянется темная черта полузажившей глубокой царапины. Черные брови заломлены, синие глаза смотрят напряженно и хмуро. Впечатление от этого лица какое-то двойственное: он озлоблен и несчастен, он внушает жалость и страх, к нему влечет и от него отталкивает, как от призрака некогда любимого человека. И все же это он, тот самый, в ком для Хлейны заключался сейчас весь мир, прошлое и будущее, счастье и смысл; сердце переворачивалось от горячего чувства любви и влечения, хотелось оказаться рядом с ним, помочь ему, утешить его, чтобы разгладились эти морщины, чтобы просветлели глаза… Хотелось протянуть руки в этот призрачный свет, как в открытую дверь, дотянуться, обнять его, но Хлейна боялась нарушить видение и гнала все чувства прочь, старалась просто смотреть и видеть…
Позади него что-то голубое – небо, а еще дальше – склон горы, поросший каким-то неясным темным лесом. Хагир медленно идет по склону, ветер развевает его волосы. Вид у него отсутствующий, он думает совсем не о том, что у него перед глазами. К нему подходит темное облако – человек; Хлейна изо всех сил старается увидеть этого человека, и чья-то рука отводит темную завесу. Видение яснеет.
…К Хагиру подходит мужчина лет тридцати, с выступающим хрящеватым носом, с всклокоченной русой бородой и оживленно блестящими глазами. Он что-то горячо говорит, возбужденно машет руками, показывает назад, вроде бы зовет. «…чтоб я сдох! – звучат в ушах обрывки незнакомого голоса. – А тут этот приехал со своей дочкой…» Имен не разобрать… Хагир слушает, и лицо его ожесточается. «Что он говорит?» Хлейна слышит голос Хагира, и ей хочется плакать от счастья. Это он, он! «А я почем знаю? Он ведь сейчас скажет: или женись, или на меня не надейтесь! Чтоб я сдох!» Хагир сердито сжимает губы, потом резко выдыхает, как в сильной досаде, и быстрым шагом идет назад, вниз по склону, так что спутник за ним едва успевает. Все темнеет, сереет, как будто с неба разом упали сумерки.
У Хлейны резко заломило виски, в лоб изнутри как будто ударило кузнечным молотом, еще раз, еще! Крепко прижав к лицу ладони, она опустила голову к самым коленям и сжалась, пережидая, пока невидимый Мйольнир не перестанет стучать. Она сидит на узкой приступочке, а вокруг со всех сторон пропасть, и приступочка висит в пустоте. Только пошевелись – и упадешь, и будешь падать, падать, падать… Так бывало всегда. Каждый раз, когда жезл Йофриды помогал ей что-то увидеть, она расплачивалась за это головной болью, ознобом, чувством страха, пустоты под ногами, вселенского одиночества. Но никакая плата не показалась бы ей слишком большой. Она дышала, пока видела Хагира, она жила, пока видела его.
Но когда она пыталась осмыслить свои видения, сомнение мучило еще сильнее, чем прежде неизвестность. Хлейна никогда не бывала уверена, действительно ли она видит и слышит Хагира, или это собственная измученная душа дразнит ее. Что с ним происходит? Почему у него такой мрачный вид? Его словно сжигает внутренний огонь, неумолимый, губительный…
Вскочив со ступенек приступки, Хлейна прошла несколько шагов по девичьей, потом обратно. Ей хотелось метаться, биться головой обо что попало, кусать руки и кричать, кричать. «Не мучай меня! – в отчаянии взывала она сама не зная к кому – то ли к Йофриде, то ли к судьбе. – Я вижу его или не вижу, я слышу его или не слышу, правда ли все это или нет? Дай мне быть с ним или дай мне забыть его, я не могу жить в двух мирах, я не выдержу, это разорвет меня! Разорвет, ты слышишь!»
Но никто не отозвался. Хлейна понимала, что невольно уже вручила свою судьбу старой колдунье, когда начала вглядываться в ее хрустальный жезл, но больше это ее не пугало. Что она потеряет? Ничего, потому что ей нечего терять. Радость жизни, любовь – где они? Ее радость давно потеряна, а любовь только терзает и мучает ее. Может быть, сила и покой гораздо лучше… Это мучение, это горение на жертвенном огне невозможно выдержать долго. Даже Брюнхильд предпочла смерть этому терзанию. Но она была рядом с Сигурдом, рядом с мертвым, если уж судьба не дала ей разделить судьбу живого. Смерть… Она совсем перестала бояться смерти, потому что пугает неизвестное, а она теперь знала иные миры.
Хлейна опять закрыла лицо руками. Если бы ей сейчас оказаться возле погребального костра Хагира, с какой бы радостью она взошла на этот костер с мечом в руке! Все было бы кончено, и они вместе вступили бы в вечность.
…Хагир брел по долине, глядя туда, где лесистые пологие горы смыкались на перевале. Там, за ними было море, но так далеко, что отсюда не увидеть – ни с того перевала, ни даже с того, который откроется за ним. Дня два ехать. За спиной у Хагира осталась усадьба Сосновый Пригорок, где остановился со своими людьми Бергвид. Скитания по Квиттингу привели их к еще одной дальней родне: к Гудрун дочери Тюрвинда, жившей здесь с мужем Донбергом, и у нее Бергвид решил задержаться на какое-то время. После нескольких удачных нападений на фьялльские корабли у них скопилось достаточно добычи, чтобы было чем похвастаться на пирах.
Слава наследника Стюрмира понемногу ширилась. Особенно горячо его поддерживал Гримкель Черная Борода, который, прослышав о появлении потерянного племянника, явился к нему и твердо верил в его скорое торжество. Хагиру Гримкель, воплощавший прежние поражения и унижения Квиттинга, был противен, и он не уезжал от них только потому, что решительно не знал, куда ему деваться. Гримкель устроил тинг войска и провозгласил-таки племянника конунгом квиттов, но у Хагира это не вызвало уже ничего – ни радости, как могло быть год назад, ни негодования, как могло быть еще в начале весны – одно безразличие. Конунг, не конунг – от названия суть не меняется.
Собрать настоящего войска так и не удалось. К Бергвиду пристали кое-какие люди: иной раз молодые хёльды с дружинами, иной раз просто бродяги, даже, как подозревал Хагир, беглые рабы и объявленные вне закона преступники. Сам он предпочел бы не иметь с ними дела, но Бергвид рассудил иначе. «Эти люди – квитты, а значит, это наши люди! – высокопарно, хотя и не слишком внятно высказался он. – Я принимаю всех, кто хочет идти со мной! Каждый из них увеличит нашу силу и приблизит нашу победу! Пусть все квитты знают – их конунг не отвергнет никого!»
«А иначе пришлось бы отвергнуть его самого, ведь он – беглый раб, что ни говори! – посмеивался Вебранд и утешающе хлопал Хагира по плечу. – Плюнь на него! Когда-нибудь он и сам поймет, что не из всякой палки можно сделать копье. Пусть учится! Он ведь из тех дураков, которые не умнеют от чужих советов!»
