Вариил просушил руки белоснежным бумажным полотенцем.
— Ближе к делу, брат. Что ты задумал?
Талос вытащил из накладного кармана на поясе ауспик. Ручной сканер знавал лучшие времена. Десятилетия службы изрядно его потрепали, но работал он все еще достаточно надежно. Талос включил ауспик, и на маленьком экране появилось двухмерное изображение некоего объекта. Вариил узнал его в ту же секунду.
— «Яд первородства», — сказал апотекарий.
Он поднял голову, впервые пытаясь встретиться взглядом с Пророком. Это ему удалось, хотя и сквозь глазные линзы Повелителя Ночи.
— Мне было интересно, заметил ли ты его происхождение и, если да, значит ли оно для тебя что-нибудь?
— Значит. — Талос выключил ауспик. — Это наш корабль, и после Вилама он снова перейдет в руки Восьмого легиона. Но для того, чтобы вернуть его, мне потребуется твоя помощь.
С наплечника Вариила на Повелителя Ночи безглазо таращилось растянувшееся лицо Калласа Юрлона. Звезда Пантеона все еще гордо красовалась на высохшей коже — черная на фоне беловато-розовой плоти.
— А если я соглашусь… Что мне придется сделать? — спросил Вариил.
— Мы не можем штурмовать крейсер, под завязку набитый Красными Корсарами. Мне надо, чтобы у нас было преимущество еще до того, как абордажные капсулы пробьют их обшивку.
— Ты знаешь, большая часть команды там до сих пор с Нострамо, — сказал Вариил, не глядя на Талоса. — Выжившие. Офицеры, прошедшие омоложение, — их ценят за большой опыт. Потомки первых изгнанников с вашего погибшего мира. Хотя Повелителей Ночи вряд ли можно назвать содружеством милостивых господ, думаю, многие предпочтут холодную дисциплину Восьмого легиона плетям надсмотрщиков из Красных Корсаров.
Апотекарий фыркнул.
— Возможно, они помогут вам отбить ваш корабль. Но не навигатор. Эсмеральда — любимица Гурона.
Талос не поддавался.
— Мне нужна твоя помощь, брат.
Апотекарий закрыл глаза и некоторое время простоял с опущенной головой, опираясь о рабочий стол. Из-под брони вырывалось глубокое и размеренное дыхание. Плечи поднимались и опускались под гул активированного доспеха.
Наконец Живодер издал какой-то звук и вздрогнул. Талос уже почти собрался спросить, что случилось, но тут его побратим повторно издал тот же звук. Плечи апотекария затряслись. Когда Вариил отошел от стола, глаза его ярко блестели, а губы изгибались в жутковатой, мертвенной пародии на улыбку. Он продолжал повторять странный звук, что-то среднее между хриплым стоном и приглушенным криком.
В первый раз за долгие десятилетия Вариил Живодер смеялся.
Когда дверь снова открылась, он поднял голову, хотя заговорить получилось не с первого раза.
— Еженедельный глоток воды? — глумливо спросил он на готике.
Ответ прозвучал на нострамском:
— Вижу, они все еще держат тебя здесь в ошейнике, как особо ценную шлюху.
Рувен зарычал, сдерживая изумление.
— Опять пришел посмеяться надо мной, брат?
Под ровный гул доспеха Талос присел рядом с пленником.
— Не совсем. Я говорил с Корсарами о твоей судьбе. Они собираются вскоре тебя казнить, потому что не надеются больше вытянуть ничего ценного.
Рувен медленно выдохнул:
— Не уверен, что когда-нибудь снова смогу открыть глаза. Веки не останавливают свет и, по ощущениям, склеились намертво.
Маг дернулся в цепях, но это был лишь слабый жест раздражения.
— Не позволяй им убить меня, Талос. Я лучше умру под клинком легионера.
— Я тебе ничего не должен.
Рувен улыбнулся. Растрескавшиеся губы раздвинулись, обнажив окровавленные зубы.
— Да, верно. Так зачем же ты пришел?
— Хотел узнать кое-что, прежде чем ты умрешь, Рувен. Ради чего ты совершил первое предательство? Почему отвернулся от Восьмого легиона и облачился в цвета Сынов Хоруса?
— Мы все Сыны Хоруса. Все мы несем в себе его наследие. — В голосе Рувена невольно зазвучала страсть. — Абаддон — Бич Империума, брат. Это его имя шепчут триллионы испуганных душ. Ты слышал легенды? Империум даже верит в то, что он — клонированный сын Хоруса. И магистр войны держится за эту сказку не без причины. Империум падет. Может, не в этом столетии. Может, не в следующем. Но он падет, и Абаддон будет там в момент его падения и наступит ботинком на горло обескровленному трупу Императора. Абаддон будет там, когда Астрономикон потухнет и Империум — наконец — погрузится во тьму.
— Ты все еще веришь, что мы можем выиграть эту войну? — Талос заколебался — эта мысль просто никогда не приходила ему в голову. — Если Хорус потерпел поражение, какие шансы у его сына?
— Все шансы, потому что, независимо от того, что скажу я или скажешь ты, это начертано в самих звездах. Как сильно возросли наши силы в Оке Ужаса с тех времен, когда проигравшие бежали туда с Терры? Сколько миллиардов людей, какое несчетное множество кораблей пришло под знамена магистра войны за десять тысячелетий? Мощь Абаддона превосходит все, чем когда-либо владел Хорус. Ты знаешь это не хуже меня. Если бы мы перестали грызться между собой хоть ненадолго, мы бы уже сплясали на костях Империума.
— Даже примархи потерпели поражение, — не отступал Талос. — Терра сгорела и вновь восстала из пепла. Они проиграли, брат.
Рувен обернул невидящее лицо к Пророку и сглотнул, превозмогая боль.
— Вот поэтому ты слеп и отвергаешь нашу судьбу, Талос. Ты все еще преклоняешься перед ними. Почему?
— Они были лучшими из нас.
По голосу Пророка Рувен ясно понял, что Талос никогда прежде не думал об этом.
— Нет. Сейчас в тебе говорит вера, но, брат, нельзя оставаться настолько наивным. Примархи были наивысшим воплощением рода человеческого — все величайшие людские достоинства сочетались в них с самыми чудовищными недостатками. За каждую победу или проблеск гениальности они расплачивались сокрушительным поражением или делали еще один шаг по дороге к безумию. И кем они стали сейчас? Те, что еще живы, превратились в отдаленные символы, в аватаров богов. Они вознеслись на немыслимую высоту и посвятили свое существование Великой Игре. Подумай о Циклопе, который всматривается единственным отравленным оком в тысячи возможных реальностей, пока несколько его выживших сынов ведут в бой легион ходячих мертвецов. Подумай о Фулгриме, настолько поглощенном славой Хаоса, что его не обеспокоило даже поражение собственного легиона. Подумай о нашем отце, который закончил свои дни терзаемым видениями безумцем. Ты ведь помнишь, как он твердил о том, что хочет преподать Императору какой-то великий идеалистический урок, а в следующий миг уже только и мог, что пожирать сердца попавшихся под руку рабов и хохотать над воем обреченных в Галерее Криков.
