— Тут-то тебе и конец, — прошелестел гад, восставая в брызгах, облагороженных лунным светом. Три глотки прошипели хором эти слова, три пары глаз уставились на метелиляйнена, пара крыльев погнала волну на берег.
Великан в этот миг забыл о подвигах, желании увековечить себя, змеином следе и о прочих житейских вопросах. Руки нашарили вблизи себя подходящий камушек из выложенного ранее сейда. Метелиляйнены никогда не пользовались оружием, в том понимании, как это принято у людей: нож — оружие, камень — нет. Пекка бросил кусок скалы, величиной с лошадиную голову, угодил прямо в грудь Змея Горыныча, тем самым приведя его в явное замешательство.
Противники были достойны друг друга, готовые сойтись бесхитростно лоб в лоб. Только лбов у великого Змея было в три раза больше, а рук, соответственно, на две меньше. Горыныч могучим взмахом крыльев бросил свою тушу прямо на метелиляйнена, в надежде сбить того с ног, а потом своим когтями изорвать его на множество маленьких метелиляйненов. И ему бы это, без всякого сомнения, удалось, если бы Пекка не был к этому готов.
Вообще, великаны не были неповоротливыми и глупыми. Их искусство обороняться и нападать, используя подручные средства, было отточено десятилетиями и веками борьбы за выживаемость. Только подлости и лжи они противостоять так и не научились. За что и поплатились в своем соперничестве с наседающими людьми.
Пекка отпрыгнул в сторону, успев перехватить проносящегося мимо Горыныча за глотку. Если бы это была одна голова, то удар кулаком в лоб поставил бы точку в их конфликте. Но пришлось свободной рукой отбивать норовящую ужалить вторую голову, а третью голову в это же самое время отбрасывать боданием своей собственной. Нельзя также было сбрасывать со счетов ноги чудовища, которые нацелились так лягнуть, что в теле великана, весьма возможно, образовалась бы дырка.
Поэтому метелиляйнен отбросил змея, как ненужную игрушку. Тот, однако, сдаваться не собирался. Даже когда Пекка схватил валяющийся поблизости ужасно неудобный топляк, выброшенный волнами озера, Горыныч возобновил свои атакующие действия. Ему важно было вцепиться зубами в какой-нибудь орган великана (желательно — не детородный), чтобы прочими головами потом начать рвать плоть поблизости.
Метелиляйнен отбивался своей дубиной. Но в конечном итоге та рассыпалась на осклизлые щепки, а Змей взмыл вверх, чтобы напасть на обезоруженного Пекку с воздуха. Можно было попытаться броситься наутек, но преимущество скорости все равно было у того, кто умеет летать. Поэтому Пекка, танцем битвы увлеченный от груды камней в сейде, схватил первый булыжник, подвернувшийся под руку. Это оказался отшлифованный водой голик, величиной с человеческий кулак, слишком малый, чтобы нанести сколь-нибудь ощутимое увечье.
Но великан старательно прицелился и швырнул его в приближающегося монстра.
Незамедлительно за этим одна из голов, та, что слева, именуемая Дубыней, сникла и перестала подавать признаки жизни. И Горыныч промазал! Лишившись трети своего управляющего центра, у него нарушилась вся геометрия окружающего пространства. Горыня и Усыня взглянули на своего скисшего братца, прошипели непристойность и, заломив лихой вираж, помчались прочь, к скале, возвышающейся над безмятежным озером. Еще немного — и они со всего размаха шмякнутся о гранит, превратившись в нечто серое, бесформенное и кровавое.
Но этого не произошло. Змей Горыныч, испустив последний шипящий звук, канул в камень, как мышь в сметану. Дубыня отныне сделался кривым — метко пущенный Пекко камень выбил ему глаз. Но это было не самое неприятное в случившемся пограничном инциденте.
Отныне метелиляйнен перестал утомлять себя поисками смысла жизни. Он понял: его призвание — стоять здесь, у врат Тьмы. Или — у врат Света. Кому как удобнее. Конечно, этих проходов между мирами несколько. Но именно эти, находящиеся у подножия столпа, на котором держится небо — одни. Ему тут самое место.
По преданиям Мировое древо произрастает в святых горах, там, где покоятся останки древнего ковчега. Пекка, обустраиваясь на этом месте, обошел все вершины, осмотрел все скалы, и только в одном месте его охватывала робость, практически — страх, при продолжении своего пути. Только издали он видел то, что напоминало ему о былом величии Потопа и о воле, его преодолевшей. Приблизиться он не мог, как ни старался — ноги не шли. Да и Мировое древо не видел. Но на то оно и Мировое, чтобы узреть его могли только те, кто были причастны к созданию этого Мира. Пекка менялся в Святогора, потому что он уверовал в то, что Сиверские горы и есть Святые, а самая святая из них на берегу Лови-озера под названием Аранрата.
Так они и стали караулить у границы: Святогор и Змей Горыныч, два заклятых врага. Папа Вий решил воспользоваться создавшимся положением, озадачив Горыню, Дубыню и Усыню, раз уж они здесь постоянно толкутся, караулить выход из Нави, чтобы оттуда не могли сбежать души умерших. Получив такую задачу, Змей сразу же начал отлучаться по другим делам, болтаться в поисках других врат. Он был очень независимым существом, поэтому не любил действовать по чужой указке.
Да и Святогор не мог постоянно сидеть в засаде. Были и у него другие желания. В частности — жениться.
Поэтому нет-нет, да и прорывался Горыныч на кормежку в Явь (evдs). Искал молодых упитанных девушек — они ему пришлись очень по вкусу. Впрочем, не брезговал никем иным — ни человеком, ни лошадью, ни прочей животиной.
Святогор ломал голову, кто же это выбрался на этот свет? Памятуя о завете Макоши, он однажды покинул свой пост, оставив Святые горы без охраны. Перебираясь от одного озера до другого, теряя след и вновь его обретая, он, наконец, нашел то, чего искал. Точнее, ту, кого искал. Это была настоящая Змеедева, настолько неприглядная, что метелиляйнен решил, что лучше уж холостяком помереть, чем на таком страшилище жениться. К тому же проникшее в наш мир с той, другой, стороны. Да еще, вдобавок, родная сестра супруги Вия, то есть, мамы Горыныча.
Змеедева сама поведала великану свою историю, шипя со своего гнезда о своей горькой участи, как она сбежала, да как ей здесь нехорошо, но все же лучше, чем там. Там она была слепа — здесь прозрела. И все это благодаря любви к богатырю-метелиляйнену, к могучему Святогору, которого увидела — и на всю жизнь. Так что убивай ее, жизнь без милого ей не мила.
Залился горючими слезами великан, жалко ему стало Змеедеву. Ну да что же тут поделать, та того и гляди ужалить может, отвернулся, стукнул ей в лоб кулаком, бросил через плечо золотой алтын во искупление содеянного и пошел, печальный, восвояси. А Змеедева благополучно издохла.
