людях. — Но Жюстина, видимо, что-то передала ему взглядом — он кивнул и спросил: — А что случилось?
— Разве ты не слышал? — Жюстина слегка задыхалась, как будто долго и быстро бежала на коньках. — Мэллори! Как я счастлива тебя видеть!
Мы обнялись. Жюстина тоже изменилась со времен нашего возвращения из экспедиции. Алалойское тело, алалойский нос, нависший лоб, массивные челюсти — все исчезло. Она вернула себе прежний облик, став той же высокой, красивой тетей Жюстиной с пухлым ртом и длинными черными волосами, которую я знал всегда. Она немного утратила прежнюю гибкость, грудь у нее стала полнее, бедра раздались и округлились — но Бардо, наверное, это было только приятно.
— Столько времени прошло! — Она легонько потрогала мою голову, как будто не веря, что я вылечился, отвела меня в сторону и тихо произнесла: — Это настоящее чудо. Бедная Катарина! Если бы мы только… но нет, не надо было мне этого говорить. Я знаю, это больно вспоминать, и стараюсь воздерживаться, но иногда не могу не вспоминать, особенно в таких вот местах, где друзья Соли — и мои тоже, напоминаю я себе — смотрят на нас с Бардо, как будто мы слеллеры какие-нибудь — ты уж извини, Мэллори, но я хочу, чтобы ты знал правду: что бы тебе о нас ни говорили, мы с Бардо друзья, просто друзья; я всегда хотела, чтобы мы с Соли были такими же друзьями, но это невозможно — ты же знаешь его. Кому, как не тебе, его знать, особенно теперь… ладно, не будем об этом, но Соли слишком холодный человек, чертовски холодный — горе, а не человек.
Должен сказать, мне не понравились бранные слова в устах Жюстины — ведь она почти никогда их не употребляла, а еще больше не понравилось, что она перенимала кое-какие обороты у Бардо.
— Что за новость ты хотела сообщить? — спросил я.
Она уселась за стол рядом с Бардо и, не спрашивая разрешения, отпила пива из его кружки.
— Так вы правда не слышали? Взорвалась Меррипен. Это сверхновая второго типа, если верить вашему другу Ли Тошу, который обнаружил ее по пути домой, но на таком расстоянии даже второй тип…
Она посмотрела на Бардо. Тот наморщил брови — он явно никогда не слышал об этой звезде. Мне это название тоже ни о чем не говорило.
— Насколько это далеко? — спросил Бардо.
— Меррипен? Ну да, мне надо было сразу сказать — это одна из звезд Абелианской группы.
Мы с Бардо переглянулись, и я покачал головой. Абелианская звездная группа находится недалеко от Города — расстояние между ближайшей из ста ее звезд и Ледопадом составляет около тридцати световых лет.
— Давно ли она взорвалась? — продолжал расспрашивать Бардо. — И как далеко от нас волновой фронт?
— В двадцати пяти световых годах, по оценке Ли Тоша.
В этот самый момент фотоны и гамма-лучи погибшей звезды струятся сквозь пространство, расширяя сферу своего захвата. За шесть секунд они пройдут больше миллиона миль, а через восемьсот миллионов секунд волновой фронт достигнет Ледопада и начнет поливать Город жесткой радиацией.
— Ну вот и конец всему, — сказал Бардо. — Горе, горе.
Он отхлебнул пива как ни в чем не бывало, но я видел, что эта новость ошарашила его так же, как и меня. Мы ждали чего-то подобного всю свою жизнь, но когда это произошло, оказались не готовы.
— Какова интенсивность излучения? — спросил я. — Насколько это страшно?
Бардо взглянул на Жюстину и ответил за нее:
— Достаточно страшно. Очень страшно — может быть, даже смертельно.
Сверхновая может растопить лед наших морей, сжечь растительность, вызвать слепоту у птиц и зверей. Короче, сделать стерильной всю поверхность Ледопада.
Жюстина отпила еще глоток из кружки Бардо и кивнула, подтверждая его слова.
— Уже начались разговоры о том, чтобы покинуть планету.
Мы еще долго обсуждали судьбу нашего города, нашей звезды и нашей галактики. Затем Бардо (и Жюстине) надоела эта дискуссия. Большинство человеческих особей способны беспокоиться только о самом ближайшем будущем, а Бардо был человек до мозга костей. Принимая во внимание его врожденный пессимизм, он вполне довольствовался перспективой очередной кормежки.
— Э-э, — сказал он (за этот миг убийственный свет звезды подошел к нам еще на полмиллиона миль), — зачем нам волноваться на этот счет, если за двадцать пять лет может случиться что угодно: еще одна сверхновая, поближе, или землетрясение — да мало ли что. К чему трепать языком по поводу того, чего мы, возможно, даже не увидим? — Он вытер пот со лба. — Где этот проклятый послушник? Я хочу еще пива.
Меня тревожило подозрительное сходство между речами Бардо и Жюстины. Тревожило даже больше, чем сверхновая, поскольку было более насущной проблемой. Они, как мне казалось, улавливали мое беспокойство, но не придавали ему значения и тем усугубляли его. Я не был цефиком, но они, похоже, вот-вот могли начать копировать программы друг друга и даже жить по ним. Такая опасность грозит всем, кто делит кабину легкого корабля — так, во всяком случае, утверждают цефики и программисты. Ни одна пара пилотов, насколько я знал, еще не входила одновременно в одно ментальное пространство. Когда я намекнул на эту опасность и на свое беспокойство, Жюстина расправила платье, чопорно выпрямилась и заявила:
— Ты не понимаешь.
— И не можешь понять, — подхватил Бардо.
— Ты ведь не цефик.
— Ясное дело, он не цефик.
— Он пилот.
— Возможно, лучший из всех когда-либо существовавших.
— И уж точно самый удачливый.
— Но этот пилот никогда не знал, что такое летать вместе… вместе с другом.
— К несчастью.
— Это неправильно, что пилотам запрещают путешествовать вместе.
— Глупое и устаревшее правило.
— С ходом времени правила следует менять.
— Люди не должны ломать себя, подстраиваясь под правила.
— Я бы и Хранителю Времени сказал то же самое, если бы он согласился принять меня.
— Но и он бы не понял.
— Нет, не понял бы.
— Хуже того, не захотел бы понять.
Они продолжали в том же духе довольно долго. Такие разные внешне, они все-таки были очень похожи. Незнакомый человек мог бы принять их за брата и сестру, содержащих в себе набор тех же хромосом. Когда он улыбался, она тоже улыбалась, и улыбки у них были одинаковые. Они одинаково смеялись над чем-то непонятным мне, улавливая, видимо, нечто смешное в мимике друг друга. Так у них и шло, слово за словом, мысль за мыслью, улыбка за улыбкой: один начинал излагать какую-то идею или программу, другой ее завершал. Бывало также, что программа прерывалась на середине и начинала проигрываться между ними обоими,
