Аквилина вздохнула.
— Что ж, еще один хороший повод победить, верно?
Женщина привычно протянула руку к панели нейро-сети, но прежде чем опустить ладонь на светящийся теплый прямоугольник, на мгновение коснулась тонкими пальцами запястья своего летучего префекта.
— Летим домой, мой Квинт. Слияние!
Прежде, еще до её преступления и приговора, до станции Цикута, червоточина представлялась Кассии сияющей прорехой в бескрайней черноте, одновременно манящей и устрашающей. На деле же кротовина — это просто координата, точка на трехмерной звездной карте, цель, в которую устремляются корабли. Впрочем, не так уж часто рядовая штурмового отряда размышляла о межпространственных коннекциях, чтобы удивляться реальности, а уж понимала в них гораздо меньше, чем в вакуумной сварке. Теперь-то всё иначе, и прежняя Фортуната не узнала бы себя нынешнюю в этой девушке, что так спокойно растворила свое сознание в нейросети биремы. И патриций, сидящий рядом, её не смущает ничуть. А все потому, что люди ко всему привыкают, они так устроены, чтобы меняться, подлаживаться, приспосабливаться.
К одному нельзя привыкнуть — к бескрайней и невозможной красоте червоточины. Ни словами её описать, ни воспроизвести в виртуальности. Кассия пробовала несколько раз, без толку, только расстроилась. Зато дала себе слово, что когда-нибудь обязательно научится рисовать. Если жива останется. У бывшей Фортунаты на этот случай неожиданно скопилось столько планов, что жалко будет помирать.
— Вперед! — скомандовала наварх, и через мгновение отзвук её слов застыл, словно на лету замороженное облако пара. Если такое вообще можно себе представить — повисшие в воздухе слова. Но у Кассии отчего-то прекрасно получалось и фантазировать, и собой оставаться, и сливаться с «Аквилой», и чувствовать каждым нейроном, как это, когда время останавливается. Как-как? Немного щекотно.
Туннель ветвился, сверкал и звучал, а Кассия летела сквозь него, безошибочно прокладывая путь для их маленького мятежного каравана, и думала о том… О чем только она не думала, но в основном о «Фортуне», которая поджидает их там, на Той Стороне, в Лацийском секторе… дома.
Рутинная подготовка к предстоящему сражению, обычно не вызывавшая у Гая Флавия Фортуната никаких эмоций, сейчас отчего-то раздражала и немного смешила наварха «Фортуны». Целая эскадра против трех кораблей! Столько шума из ничего. Потому что «Аквила», «Либертас» и какая-то мелочь пузатая, не удостоенная запоминания рубиконовского агента — это не угроза, а насмешка над военной мощью Республики. Нет, разумеется, народного трибуна, вставшего на сторону бунтовщиков, так просто со счетов не скинешь, но чтобы внезапно такой шок и трепет? Волна, поднятая коллективной истерикой сенаторов-оптиматов, докатилась не только до мостика флагмана, а неприятный осадок остался не только на мраморных стенах Сената. Чего стоила речь божественного Публия Эмилия, которой он удостоил Фортуната. Трехмерная проекция брызг слюны живорожденного так и летела в разные стороны из сенаторских уст. Гай Флавий речам внимал молча, но чувствовал каждым своим генмодифицированным нервом жесточайшее отвращение к давнему покровителю. Редкое ощущение для плебея, незабываемое.
— Ты должен уничтожить этих выродков на месте, мой Флавий. Без колебаний, без сомнений, без сожалений! — взвыл Публий Эмилий.
«Какие страсти, и только лишь ради того, чтобы плебей выполнил работу, для которой появился на свет? — вяло отметил про себя Фортунат, старательно не замечая проекционных слюней. — Надо же, какая честь».
— Я понял, — ответил он и бестрепетно встретился взглядом с патрицием.
Стандартным часом ранее наварх квинквиремы имел сомнительную радость от беседы с самим Клавдием Пульхром. Тот не плевался и пламенностью речей не страдал, зато как никто иной умел одной фразой превратить умного собеседника в дерзкого дурачка, а искателя справедливости — в доносчика. Глава оптиматов просто обожал доминировать, а потому виртуозно умел дергать людей за невидимые ниточки. Гаю Флавию потребовалось немало лет, прежде чем он позволил себе увидеть истинное положение дел. Спорное, весьма спорное удовольствие, в то время как все вокруг искренне убеждены, что живорожденные мудро правят народом Республики во имя, так сказать, и на благо. А если так, то на что вообще рассчитывают мятежники? Этот вопрос не давал Гаю Флавию покоя вот уже которые сутки. Положим, взбунтовавшийся народный трибун Публий Клодий Пульхр — плебей лишь номинально, и уж он-то в курсе методов собственного деда, и каково истинное место плебеев, знакомо ему не понаслышке. Гай Ацилий Курион — живорожденный, по которому проехалась вся махина государства, ободрав до костей и оставив без малейших иллюзий. И еще этот… как его бишь? Дефектный на всю голову Марций Аквилин. Это он-то пример пламенного мятежника? Не смешите моих гетер, квириты. Стоило Гаю Флавию вообразить себе Марция, в Слиянии управляющего биремой, как у него начиналась икота. Понятное дело, в присутствии собственного префекта он помалкивал. Фортуната — женщина суровая, шуток насчет своей фамилии не понимающая, может сгоряча и руку сломать.
— Наварх, в точке выхода фиксируются три объекта, — доложили с поста связи. — Прямиком из зоны Рубикона.
Флавий пристально вгляделся в тактический экран. Шутки кончились.
Сенсоры флагмана бесстрастно изучали сигналы, идущие от мятежных кораблей, информация текла прямиком к наварху. Вот знакомые сигнатуры лацийской биремы, узнаваемые всегда и везде, ставшие, пожалуй, самым главным республиканским товарным знаком. Это та самая «Аквила». Рядом унирема с позывными «Либертас». Хорошее имя для маленькой бунтарки.
А кто там еще? Кто?
Обычно наварх «видит» информпоток мягко мерцающей бледно-зеленым лентой из пиктограмм, но сейчас они горели как плазма в короне Фебы.
— «Севера», — сдавленно прошептала Марция, словно это короткое слово душило её.
Квинквирема молчала. Не осталось никого, кто десять лет назад лично уничтожил «Северу». Ротация, естественная убыль и прочие мелкие хитрости, казалось, сделали свое дело. Но память о давнем преступлении въелась в переборки отсеков навсегда. Гай Флавий чувствовал этот несуществующий запах каждый день и каждый час.
— Это «Севера», — повторила префект. — Она вернулась.
— Так точно, — сказал кто-то голосом Марка Фурия Северина. — Salve, Фортунат. Что-то случилось? Мне нужно немедленно поменять курс? Освободить третий слой С-14, верно?
Один-единственный раз они разговаривали напрямую. За три минуты до атаки нейрофагом, за три минуты до того, как мозги наварха триремы изжарились заживо.
